Иллюстрация Антонины Крутиковой

— Город планирует самоубийство. Одного из тринадцати.

Толя замер и посмотрел на меня во все глаза. Сигарета, стиснутая в его пальцах, так и не поцеловалась с губами. В моем плеере заиграла очередная мелодия, для удобства инструментальная композиция, поставленная на минимально допустимый уровень громкости, но я почувствовал дискомфорт. Вынул из правого уха наушник, и он заболтался, словно мертвец на виселице, пока я закладывал новую вату в ушное отверстие.

— Правила, Дэн. Мы не должны об этом говорить.

— К черту правила!

Я снова вставил наушник, вскочил со стула и зашагал по комнате. Ощущать себя оголенным нервом — развлечение то еще. Злость — хищный зверь, пожирающий изнутри. Она билась внутри черепной коробки, искала и не находила выход.

— Я должен что-то сделать.

— Мы ничего не можем сделать! Плыви по течению, Дэн. Плыви и радуйся тому, что еще осталось.

Я зарычал и ударил кулаком по стене. Боль не принесла облегчения. Обернувшись к Толе, сказал сбивчиво:

— Надо попытаться. Закрытая Зона…

— Пережует тебя, как остальных! — выдохнул Толя, роняя сигарету.

Я с содроганием смотрел, как она катится по полу: белая, привычная и такая… (к черту, не сейчас! забудь, забудь, забудь).

— Все бесполезно. — Толин голос звучал как в тумане. — Сколько наших ушло, а? Не вернулся ни один. Вдумайся: ни один. Город убил их за неповиновение. Овцы самовольно вышли из стойла… Значит, их освежевали и сожрали. Я не знаю, в кого превратился город, но его суть ужаснее, чем мы представляем. У каждой вещи есть срок. У каждого из нас тоже есть…

— Мы не вещи!

Толя покачал головой. Жалкая улыбка скользнула по его губам. От таких улыбок становится тошно дышать.

— А вот тут ты ошибаешься. Если мы не вещи, то что же? Лучше не думать об этом. Смириться. Плыть по течению и…

— И тогда сдохнешь чуть позже?

— Именно.

— Черта с два! Я устал мириться с тем, что мы как раки в силке. Послушно ожидаем, кого следующим бросят в котел. Услышь меня, Толь. Это не жизнь. Город хочет убрать одного из нас. Снова. Кто на очереди? Ты, я или твоя Лиза? Или… Черт! Мне надоело закрывать глаза на то, что творится в этом безумном месте.

— А есть выбор? Твои рассуждения — самоубийство. Никто из нашего призыва не пойдет в закрытую Зону. Не ходи и ты. Не будь дураком, там смерть.

Я расхохотался, глядя в его лицо.

— Ты серьезно? Смерть не там, она внутри нас. Мы гребаные марионетки! Стоит только вытащить наушники в попытке поговорить… Да у нас и десяти минут на это не будет!

— Вот именно. — За время разговора он даже не уменьшил громкость музыки в плеере, настолько боялся города. — Я не хочу нарушать правила. Пять лет мы уже продержались. Теперь у меня есть Лиза. Все иначе. Надо выцарапывать каждый день у смерти.

— К черту. Я устал. У тебя сохранилась Пашина карта?

— Мы не должны… Не должны об этом говорить. Город может услышать, и ему это не понравится. А я хочу жить, понимаешь? Жить!

— Извини. Я просто задал вопрос.

— В печенках у меня сидят твои вопросы. Никаких карт я не храню. Все, что осталось от Пашки, сжег. Не жди от меня помощи. Безумием было приходить сюда. Быть может, Лиза права, и ты сам недалек от безумия…

— Слушай, вали уже, а, друг? — Вспылил я и замер, глядя в окно. — Живи долго и счастливо.

— Я хоть выживу, — парировал Толя. Заскрипело кресло, избавленное от его веса. — А ты умрешь по-идиотски, как многие до тебя. Город пережует твою браваду. Пережует и выплюнет. Как жвачку. Он не оставляет в живых тех, кто ему перечит. Пора взрослеть, Дэн. Пашка ушел по Ключевской и… — Толя запнулся и выругался, чуть не наговорив лишнего. Чуть не нарушив правила.

— Умру, значит, туда мне и дорога, — ответил я, обернувшись. Обида теснилась в горле. Я наивно надеялся если не на помощь, то хоть на понимание… Бесполезно. Город давно перекроил Толю на свой ужасающий лад.

Мы молча смотрели друг другу в глаза: удастся ли свидеться? Толя разочарованно покачал головой и вышел из комнаты. Сквозь музыку я слышал, как он возится в коридоре, надевая куртку и обувь. Как шмыгает носом. Потом входная дверь хлопнула, и наступила тишина. Я вытащил плеер, переключил с инструментальной композиции на «Пикник». На душе было погано.

«Этот мир не ждет гостей и детей своих не крестит…»

Когда-то я учился с Толей в одном классе, мы бегали на рыбалку и были закадычными друзьями. Собирали марки, делились друг с другом самым сокровенным, мечтали стать пилотами или космонавтами…

Когда-то давно, в почти забытой жизни, мы оба ненавидели соблюдать правила.

Когда-то… До того, как стали теми, кем стали. Теперь каждая минута нашей жизни наполнена музыкой.

***

Яичным желтком по черепичным крышам растекался рассвет. Лучи ластились к стенам домов, играли на оконных стеклах бледно-желтыми всполохами. Всполохи рассыпались и возрождались. Вновь и вновь.

Я стоял на балконе и смотрел на просыпающийся мир. Невеселые мысли роились в голове. Желудок сводило от голода, а голова была как шальная. Я не спал всю ночь и чувствовал себя зомби во время апокалипсиса. Хотя мы тут все превратились в кое-что похуже зомби.

Решившись, я вытащил наушники, и они повисли ленточными червями на шее. Предостережением зазвенел мир, набирая силу. Город напрягся, хищно наблюдал за мной отовсюду. Мерзкая, непостижимая разуму опухоль на теле земли. Интересно, осталось ли где-то хоть одно безопасное место? Господи, как я устал. Мне просто… Мне просто иногда нужно присутствовать в мире, вот и все. Я люблю музыку, нет, любил. Слушать ее беспрерывно день за днем — пытка. Почему обыденные вещи теперь, черт возьми, так недоступны? Да плевать на правила! Я развел руки в стороны и засмеялся. Шум ветра в кронах деревьев, пение птиц — с каким же наслаждением я вслушивался в эти звуки.

Кожа на руках зашелушилась, зачесалась вдоль позвоночника. Все тело словно бы наполнилось свинцом и перцем. Я знал, что будет дальше, но терпел, стиснув зубы. Окидывая взглядом крыши домов, восторженно смотрел вокруг и напитывался реальностью. Во рту стало горько, подкатила тошнота. Терпение — последняя баррикада побежденных.

Голубь пролетел, шумя крыльями. Слышать — какое же это счастье! — просто это слышать. Сейчас я воспринимал мир всеми чувствами. Это было ни с чем не сравнимое богатство. На какое-то время я мысленно перенесся в прошлое, представил себя радостным и беспечным мальчишкой, которым был когда-то очень дав…

Боль вгрызлась в кишки, остро отточенным лезвием кольнула сердце. Я вскрикнул и упал на колени. Поднес дрожащие ладони к глазам. Пальцы белели, дымились, горели, как в лихорадке. Я знал, во что они превращаются, но продолжал смотреть. Сначала правый мизинец, потом безымянный… Пальцы становились сигаретами, а во рту нарастало нестерпимое желание покурить. Оно накатывало волнами, это желание.

Как хорошо было бы выкурить себя без остатка. Как хорошо было бы сброситься с балкона и лететь вниз, и разбиться об асфальт, и затухнуть навеки. Погаснуть, как самая обыкновенная сигарета… Ведь я ничем от нее не отличаюсь. Какая глупая, бездарная жизнь! Надо смириться и покончить с этим навсегда. Люди-сигареты появляются в мире для того, чтобы умереть.

В мыслях я отвесил себе пощечину. Вставил наушники и с жадностью уловил исходящие из пластмассового нутра мелодии. «Скорпионс». Их песни я уже выучил наизусть. Горечь медленно отступала, как и тяга к самоубийству. В теле вместо перца и свинца растекалась приятная расслабленность. Закрывшись от звуков города, я понемногу приходил в себя. Отметил, что пальцы поменяли цвет с белого на розовый, превратились в привычные части тела. Вскоре сознание полностью отгородилось от безумного мира музыкой, и я стал собой: как внешне, так и внутренне. Будто бы все, что случилось пару минут назад, было лишь плодом разыгравшегося воображения.

Я сжал и разжал пальцы. Совершенно обычные. Никаких сигарет. Сполз на холодный пол и замер, прислонившись спиной к бетонной стене. Взгляд блуждал по крышам и массивам домов, а рот кривила судорога.

Я обратился пять лет назад. Сколько мне осталось? Месяцы, недели, дни? Или считаные минуты? Я не знал. Мы, жители города, разменные монеты в игре, о которой не имеем ни малейшего представления.

Единственное, в чем я был уверен наверняка: в ближайшее время произойдет новое самоубийство. Потому что, как всякий хищник, город успел проголодаться.

***

Я месил грязь городских улиц. Люди с пустыми лицами и затравленными взглядами попадались навстречу. Согбенные, погруженные в себя, они старались либо прошмыгнуть мимо, либо перейти на другую сторону улицы. Иногда переходил я.

Мы не доверяли друг другу. Убийства за наушники были обычным делом. После обращения каждый из нас нашел рядом с собой маленький плеер, не требующий зарядки. Его прикрепили (кто?) длинными прозрачными нитями к коже, в районе пупка. Нити нельзя ни порвать, ни обрубить — хотя мы, конечно, пытались. Наушники были заботливо положены рядом. Самые обычные, проводные, которые ломаются очень быстро. От других плеер не работал. Многим из обращенных это знание стоило жизни. Плеер не записывал, а «запоминал» мелодии. Для этого нужно было включить треки на компе или пройти мимо летнего кафе с грохочущими колонками… Сейчас, конечно, никакие кафе давно не работают.

Я вынырнул из воспоминаний. Меня обратили одним из первых, поэтому какое-то время я верил, что жизнь вернется в привычное русло. Потом надежды рухнули. Я ненавижу город за то, что он со мной сделал. Но мне еще повезло. Из тех, кто обратился в моем заходе, осталось двенадцать человек, включая меня. Сначала мы думали, что обречены. Дураки. Чем раньше город тебя обратил, тем больше шансов выжить. Элементарно, Ватсон! Кто любил повторять эту фразу? Толя? Да пошло все к черту…

Я завернул за угол и чертыхнулся, чуть не наступив на тело. Наполовину мертвая девушка, наполовину бутылка. Сердце болезненно сжалось. Я наклонился и перевернул усопшую на спину. Лицо обратиться не успело. Встречая смерть, девушка улыбалась. Эта улыбка растянула ее губы в вечном веселье. В одной из глазниц блестела маленькая бутылка, переливаясь зелеными гранями. Ниже пояса были не ноги, а стеклянное донышко. Большое и отвратительное, как жаба. Город искалечил и выпил несчастную. Выбил в смерть, как выбивают пробку из-под шампанского…

Перешагнув через труп, я бросился прочь. Бежал, задыхался, судорожно глотал воздух. Я знал негласные правила. Обходить стороной мертвецов. Не вспоминать. Не говорить о городе вслух. Не рассуждать. Не искать ответы. Слиться с музыкой, слиться со стенами. Только погрузившись в дрему наяву, ты выживешь в этом месте. Другого пути нет. Город наводнен сумасшедшими, которые не соблюдали правила. Они убивали за еду или работающие наушники. Город что-то делал с мозгами тех, кто задавал слишком много вопросов. В кого бы ни превратилось это место, жизнь здесь чудовищна.

Взмокший, я опустился на скамейку и долго сидел, согнувшись вопросительным знаком. Мир существовал параллельно. Летали птицы, раскачивались деревья, в небе собирались свинцовые облака. В наушниках играл «Рамштайн», призывая к чему-то несбыточному. Закрытая зона. Сумею ли я туда добраться, если решусь? Никто и никогда не возвращался. Смельчаки испарялись без следа. Связь прерывалась, мы их больше не чувствовали. Из нашего призыва туда отправились семеро. В разное время, с разными мыслями, но с единственной целью: узнать правду.

Я вспомнил Катю. Четыре с половиной года назад она рванула в закрытую зону одной из первых. Звала меня, но я… струсил? Нет. Тогда я был уверен, что можно найти другой выход. Мы только-только обратились, и я еще не до конца понял, в какое дерьмо вляпался этот город. Я просил Катю подождать. Обещал, что все образуется, что вместе мы поймем, как лучше поступить. Послушалась ли она? Черта с два! На тот момент Кате исполнилось двадцать пять, а мне четырнадцать. Она была взрослее. Она была… собой.

Когда я проснулся, моя сестра исчезла. Через пару часов, за которые я пытался ее нагнать, оборвалась связь между нами. Та связь, через которую мы чувствовали, что кто-то из нашего призыва жив.

Есть вещи, за которые я никогда себя не прощу.

Еще тогда я должен был отправиться с ней.

***

Быть живым — подарок, а быть счастливым — наш выбор. Сколько же иронии в этих словах. Глупые сентенции — вот и все, что осталось нам от прежнего мира. В нынешнем состоянии выбрать жизнь означает проиграть себя до конца. А после встать на бесконечную паузу. Уйти вслед за мелодией мира в пустоту и ничто… Быть живым означает смерть. Правда, в последнее время я уже не понимаю, зачем мне стремиться к продолжению банкета.

Остановившись у кирпичной многоэтажки, я вскинул голову и посмотрел на кружащих голубей. Сердце сжалось от щемящего чувства тоски по свободе, которую мы все потеряли. «Не думай об этом, — шепнул я про себя. Достал плеер и переключил песню. Заиграл Боуи. — Сохраняй спокойствие».

Квартира Алекса находилась на двадцатом этаже. Подъезд встретил меня разрисованными стенами, затхлым воздухом и разбитыми лампочками. Лифт в доме давно не работал, поэтому подниматься пришлось пешком. Плесень оккупировала стены и ступеньки лестницы. Воняло крысами. То там, то здесь я подмечал сломанные наушники, пачки из-под сигарет и прочий мусор. На пятнадцатом этаже наткнулся на труп мужчины с рыболовным крюком вместо головы, из его ладоней торчали крюки поменьше. На мертвеце был костюм цвета хаки и болотные сапоги. Я покачал головой. Некоторые из обращенных верили, что, приближая себя к той вещи, в которую оборачиваешься (с помощью одежды или других атрибутов), они оттянут смерть. Жаль, но в слетевшем с катушек мире это не работало.

Запыхавшись, я оказался на нужном этаже. Подошел к двери, надавил на звонок в виде смайлика. Он пискнул два раза. Я ждал, бесцельно разглядывая коридор. Соседние двери в квартиры были либо выбиты, либо покрыты толстым слоем пыли. Будто само время решило остановиться и заночевать в огромной, практически пустой многоэтажке. На этом этаже, да и во всем подъезде, жил только один человек.

Распахнулась дверь, и Алекс — худой, всклокоченный, с вечной сигаретой в зубах, — заключил меня в объятия.

— Сколько зим, сколько лет! Проходи, Дэн.

Поздоровавшись, я направился за другом на кухню. Грязные полы, ободранные обои, слой пыли на стульях, столе, холодильнике… Что уж тут, на моей памяти Алекс никогда не был любителем порядка. В стоящем на окне контейнере бегали мадагаскарские тараканы, шевелили подвижными усиками. Друг нашел их в одном из зоомагазинов и забрал себе.

— Как ты их терпишь?

Алекс усмехнулся, разливая кипяток по кружкам. Движения у него были выверенные и экономные, когда-то он имел разряд по боевым искусствам. Не помню, какой. Сам я спортом не увлекался. Он бросил заварку, поставил кружки на стол и уселся напротив. Я в который раз отметил, насколько у него гармоничное, будто бы иконописное лицо. Алекс вытащил сигарету изо рта, положил ее в пепельницу.

— С ними не скучно. Особого ухода не требуют. Идеальные домашние животные. Возьмешь парочку?

— Нет, спасибо, — поморщился я, отхлебывая горячего. — С детства ненавижу насекомых.

— А я с детства музыку ненавидел, — сказал Алекс, насмешливо улыбнувшись. — Как видишь, люди привыкают ко всему. Желтые наушники. Красивый цвет. Давно нашел?

— Пару месяцев назад. Пока работают.

— Проблем не возникло?

— Нет. У меня чутье на психов. Обхожу их десятой дорогой. Подохнуть от рук сумасшедшего — это уж слишком.

— В «Биг сити» откопал?

— А где ж еще… Интересно, что будет, когда наушники в этом чертовом городе закончатся?

— Говорят, что город их как бы… аккумулирует. Воссоздает сам.

— Говорят, что город — это демон, посланный нам за наши грехи. Много чего говорят, да я мало чему верю.

— Хороший подход. Тринадцать параноиков и пока еще живы, — хохотнул Алекс. Он затянулся и пустил в воздух колечки дыма. — Ваш призыв неплохо держится. Надолго ли, а?

Улыбаясь, он смотрел на меня в упор. Можно ничего не объяснять. Алекс, как и я, знал об этом городе все. Знал и о готовящемся самоубийстве.

Я откинулся на спинку стула. Невольно вспомнил, как мы впервые познакомились. Алекс — один из первых обращенных. В их команде сейчас осталось только трое. Тогда, семь лет назад, их было тридцать. Каждый думал, что переживет остальных. Алекса хотели убить. В то время обращенные верили (еще один бред), что, убив кого-то из собственного призыва, ты отсрочишь собственную смерть. Мы совершенно случайно познакомились под крышей супермаркета. Алекс пытался скрыться от своих… А я… Я просто помог, не думая о последствиях. Оказалось, что у нас много общего: от кличек на иностранный манер до любимых фильмов («Ребенок Розмари», «Восемь с половиной», «Психо»). Два месяца новоиспеченный друг жил у меня, пока его преследователей не прихлопнули более расторопные из их призыва.

— Алекс, — я собирался с мыслями, — я планирую…

— Можешь не продолжать. Это безумие.

— Да какая разница? Вы с Толей как сговорились!

— Выдохни, не пори горячку. Куда тебя несет, а? Даже в тюрьме есть свои плюсы.

— А что изменит пара лет? Город играет с нами. Он не насытится до тех пор, пока мы все не превратимся в гребаные предметы!

— Что изменит пара лет?

Алекс встал и взял контейнер с тараканами. Уселся обратно, поставив его себе на колени. Запустил ладонь внутрь и вытащил одно из насекомых. Я скривил губы, внутренне содрогнувшись от омерзения, но постарался сохранить спокойствие.

— Они любят жизнь, — сказал Алекс. — Так же, как и мы, Дэн. Только совершенно об этом не задумываются. Знаешь, насколько короток их срок? Не больше пяти лет. Потом пустота и ничто. Хочешь себе такой же участи?

— Свои пять лет в этом гребаном месте я отсидел. Теперь хочу проникнуть в закрытую зону.

— Оттуда не возвращаются. — Алекс погладил таракана и убрал к остальным. — Я многим обязан тебе, Дэн. Но даже не проси. Мне нравится быть живым.

— Не прошу. Я зашел попрощаться.

Черное отчаяние и депрессия накатывали волнами — да захлестнули бы уже с головой… Разве это жизнь: общаться, сидя в наушниках? Никогда не принадлежать миру полностью, не слышать его полутонов, мелодий, шепотов, фраз?

— Разве это жизнь… — Повторил я собственные мысли и встал. — Алекс, спасибо. За все. Рад, что мы встретились в этом аду…

Алекс встал и положил ладони мне на плечи. Он смотрел на меня с задумчивым выражением на лице, а глаза его были темнее и серьезнее, чем обычно. Он порывался что-то сказать, но останавливал себя. Не выдержав такого пристального внимания, я перевел взгляд. В кухонное окно стучал дождь. Капли растекались по стеклу. Тучи темными брюхами пожирали небо. Казалось, постапокалиптичный мир доживает свои последние деньки. Хорошо бы, будь оно так. Наконец Алекс тихо произнес:

— Дэн, ты мой единственный друг. Не делай этого. Мы выживем. Несколько лет, да, мало, но мы будем живы. Незачем совершать самоубийство.

— Я хочу узнать правду, — ответил я, посмотрев ему в глаза. — Правду об этом месте.

— А если правда тебе не понравится?

Хмыкнув, я ответил:

— Знать правду всяко лучше, чем плясать марионеткой на нитках. Я должен понять, что за хрень приключилась с нашим городом. А может, со всем миром.

— Эта хрень сожрет тебя. Сломает и уничтожит.

— Зато я буду знать, что хотя бы пытался спастись. Береги себя, Алекс.

Обняв его на прощание, я уже не обращал внимания ни на уговоры, ни на слова предостережения, которые сыпались из него, как из рога изобилия.

— Вспоминай обо мне иногда, — подмигнул я Алексу, стоя в дверях.

— Когда ты планируешь уйти?

— Завтра с утра.

— Черт! Форменное безумие.

— Единственный шанс почувствовать себя свободным.

— Свободы не существует. Никто и никогда не возвращался. Они не с нами, Дэн. Все до единого.

— Мертвы, думаешь? Ладно, — с легкостью согласился я. — Но ты ошибаешься. Свобода — вот что всегда с нами. Надо только ее взять. Пока, Алекс. Постарайся остаться последним.

— Уж в этом можешь не сомневаться! Я еще тот счастливчик.

На улице поднялся ветер, а дождь лил, словно хотел повторить всемирный потоп. Я накинул капюшон, спрятал руки в карманы и иронично отметил про себя, что берегу здоровье. Хотя какая уж разница? В ушах звучала «Гражданская оборона», но если все и шло по плану, то только по плану этого адского города.

***

…под ногами хрустело. Я знал, что это ломаются хрупкие, как стекло, человеческие кости, но продолжал идти вперед. Зеленый туман окутывал все вокруг. Туман скрадывал очертания реальности, делая предметы не тем, чем они были на самом деле. От тумана першило в горле, становилось тяжело дышать. По спине пробегали мурашки. Волны страха поднимались внутри, грозясь захлестнуть, утащить на дно. Чувства обострились до предела. Здесь кто-то есть… «Будь осторожен, — молоточками стучало в голове. — Дэн, твою мать, будь осторожен!»

Я сплюнул и остановился отдышаться. Меня мутило. Сердце билось, словно бегающие по контейнеру тараканы. Да и ощущал я себя насекомым, на которого того и гляди опустится что-то неотвратимое и страшное. Краем глаза уловил движение… Обернулся — почудилось? Неприглядный пейзаж купался в зеленом мареве, а тишина стояла такая, что уши закладывало. Пар вырывался изо рта, дышать становилось все труднее. Я достал из заплечного мешка противогаз, надел его. Чем дальше продвигался, тем сюрреалистичнее становился окружающий мир.

Выбеленные кости огромных животных… Кому они принадлежали при жизни? Вокруг — куда ни кинь взор — все разлагалось, умирало, трещало по швам. Туман становился плотнее, злее. Оседая на открытых участках тела, он начинал разъедать кожу. Кровь запеклась на пальцах. Я стиснул зубы и продолжил идти вперед.

Боже! Здесь, верно, случилась страшная авария. Что они выпустили из зоны? Вирус, изменивший нашу генетику до неузнаваемости? Эксперимент, вышедший из-под контроля? Кого создали эти идиоты? Саму смерть?

Я затылком ощущал, как сгущается вокруг зло. Через пару ударов сердца не видел ничего, кроме болотного тумана. Идти пришлось на ощупь, тяжело передвигая ноги и не знать, что там, внизу. Сколько прошло времени? Минуты, недели, года? Перед глазами мелькали черные мушки. Мы носим смерть на собственных плечах, но понимаем это только на границе между жизнью и безвременьем. Я шагал вперед и чувствовал, как угасает тело, как сворачивается и застывает внутри кровь.

Сосредоточившись на том, чтобы переставлять непослушные ноги, я допустил роковую ошибку. Только в последний момент краем глаза заметил исполинскую тень, нависшую надо мной. Вскинул голову: клыки размером с дерево. По ним струилась черная жижа, похожая на смолу. Клыков было так много, что, казалось, оскалился сам мир.

Выругавшись, я метнулся прочь. Слишком поздно, слишком медленно… Пасть поймала меня, подбросила в воздух. Я завопил, не успев толком испугаться. Клыки распороли кожу, мышцы, живот, жизнь. А я кричал, кричал, кричал, задыхаясь, пока не…

…проснулся. Подскочил на постели, дрожа от ужаса. Память возвращалась урывками, и поначалу я не врубился, где нахожусь. Потом вспомнил все. Глубокая ночь царила вокруг. В тишине комнаты отчетливо раздавалось тиканье настенных часов. Наутро я уйду в закрытую зону. Ничего неотвратимого не произошло. Пока.

Ноги казались ватными. Я двинулся к балкону, держась за стены, как пьяный. На автомате проверил наушники: крепко ли привязаны к голове, не распустился ли бинт? Переключил с Бетховена на Баха и настежь открыл окно.

Ветер облизал разгоряченное лицо, наваждение сна медленно рассеивалось. Слишком зациклился на предстоящем походе. Кошмары перед таким делом — обычная история. Я сделал пару глубоких вдохов, успокаиваясь. Потом опустился на пол и застыл, обняв колени. Смежил веки и отдался звучащей в голове музыке.

Зеленый туман… Сердце, готовое выпрыгнуть из груди… Животный ужас внутри… Как давний друг и товарищ, от которого даже во сне нет спасения. Стоит реальности свернуть на новые рельсы — и мы, люди, не в силах что-либо поменять. Боимся за собственные шкуры, пытаемся выжить любой ценой… Ради чего? Ради пары лет кошмара? Какие же мы слабаки…

Мысли смешались, я задремал сидя, совершенно выпав из реальности. Долго поспать не удалось. Меня тряхнуло так, словно через тело пропустили электрический ток. Одна из существовавших внутри струн натянулась до предела и лопнула. Покойся с миром, Толя…

Мне не хотелось думать о том, каким образом мой друг покончил с собой. Перед глазами встала наша последняя встреча и мое, брошенное в запале и сгоряча: «Живи долго и счастливо». Будь проклят мой взрывной характер. Вот Толя раскинулся где-то медузой, а из его рта, глаз, отовсюду торчат скрепки… Скрепляют музыкальную тюрьму между ненасытным городом и нашими жизнями. А вдруг это я своими дурацкими расспросами приблизил его смерть?.. Проклятье, проклятье, проклятье.

Я прошел на кухню, зажег свет, утер слезы и закурил. Так и просидел остаток ночи, бездумно глядя в одну точку.

… А когда за окном кровавым цветком распустилось утро, в мою дверь забахали так, будто решили снести ее с петель.

— Кого несет в такую рань…

Я поднялся со стула, скрипнув затекшими суставами, и двинулся открывать. Повернул ключ в замке, распахнул дверь настежь. Слова замерли на губах. Голова стала чистой и прозрачной, как хрустальный бокал.

— Толя умер, — сказал Алекс. За плечами у него болтался походный рюкзак. В руках — бутылка коньяка. И где достал? Вместо привычных джинсов с кофтой друг надел черный защитный костюм.

— Помянем, а, Дэн? И если хотим дойти до закрытой зоны без происшествий, предлагаю хорошенько к этому подготовиться. У меня есть карта. Откуда — не спрашивай. Выдвигаемся завтра на рассвете.

***

Мы пробирались через завалы. Покореженные машины, наваленные друг на друга, возвышались памятником погибшей эре прогресса. Солнце пекло спины, но было терпимо. Защитный костюм, который я нашел на этой неделе в «Биг-сити», пришелся как раз впору. Я ощущал удивительную ясность и спокойствие. Будто давящий пятилетний груз сбросил. Или, может, смирился с тем, что ненадолго переживу школьного друга?

— Поставь Паганини, — сказал Алекс. — В моем сейчас играет. Люблю этого чудака.

Я достал плеер, нашел в аудиозаписях одну из композиций классика. Звуки скрипки окутали мозг. Мы шли вперед, слушая давным-давно умершего скрипача-виртуоза, и было во всем этом что-то правильное, почти безупречное.

— Переночуем перед входом в зону? За сегодня должны дойти.

— Давай. Было бы безумием лезть туда на ночь глядя.

— Все, что происходит, безумие, Дэн. Мы чертовы смертники. Чувствуешь, как притаился город?

— Я чувствую это всегда. Правда, не в такой степени.

— И какого хрена тебе не сиделось на месте?

— А тебе? — парировал я.

— Всегда хотел сдохнуть рядом с таким ублюдком, как ты.

Я скорчил злобное лицо, но, не выдержав, расхохотался. Алекс присоединился, и какое-то время мы стояли среди покореженного металла, задыхаясь от смеха. Слезы текли из глаз. Веселье двух безумцев. Но мы, черт возьми, не боялись! Говорили о городе откровенно, наплевав на правила и запреты. Ну давай! Убивай нас, своди с ума, чего же ты медлишь?!

Ободранная ворона села на кузов ржавого «опеля» справа от меня. Посмотрела покрасневшим глазом, забавно вертя головой. Вспушила перья. Клюв был покрыт темным и липким.

Алекс вставил два пальца в рот и громко свистнул. Ворона дернулась вверх, возмущенно закаркала. Покружилась, а потом улетела по направлению к городу. За ней с ближайших деревьев взметнулись черные сотоварки.

— Кстати, куда ты дел домашних любимцев?

— Зажарил и съел, — не моргнув глазом, ответил Алекс.

— Отпустил, — перевел я.

Алекс развел руками, но опровергать или подтверждать мою версию не стал. Мы шли вперед по заржавевшему полю металлолома, вдыхали запахи гари, помоев и разложения, но чувствовали себя как никогда живыми. Через пару часов похолодало, солнце скрылось за цепью туч. Мы надолго замолчали, покруженные в музыку и раздумья. Ветер рвал защитные костюмы, щипал лицо и кожу на ладонях.

В голове возник образ Кати. Она улыбалась и говорила что-то в любимой манере, проглатывая окончания слов. Когда-то давно сестра тоже шла вперед по этой помойке. Мечтала, что узнает правду. Надеялась спастись. Если бы Катя выжила, она бы обязательно вернулась за мной. Я был ее любимым младшим братиком, о котором она заботилась после смерти родителей. Сильнее всего в жизни я жалел о том, что позволил Кате уйти в одиночку.

Я пнул старую шину, выругался сквозь зубы.

— Что случилось?

— Вспомнил Катю.

Алекс сочувственно промолчал. Все его близкие погибли до призыва, поэтому ему никогда не приходилось стоять перед дилеммой: идти к зоне вместе с кем-то или нет. Никогда прежде. В отличие от меня, он сделал вполне однозначный выбор.

Я прикрыл глаза, успокаиваясь. Самоедством не изменить ничего. Мы лишь винтики в огромной машине безумия, которые однажды выходят из строя. Наше с Алексом время наступило сейчас. Хреновые вышли из нас детали, неподходящие.

Когда вечерние сумерки окутали мир, и первые холодные и далекие звезды проступили сквозь рваные ошметки туч, мы увидели Зону. И встали, пораженные.

Забор тянулся в обе стороны, стеной поднимался вверх, кажется, до самого неба. Он состоял из продолговатых кристаллов: синих, красных, зеленых, фиолетовых. По ним то и дело проходили странные яркие всполохи. «Как азбука Морзе», — подумалось мне. Впереди, у самой земли, в заборе был узкий проход, словно бы предлагалось верблюду пройти через игольное ушко.

— Надо же, — сказал Алекс, любуясь открывшейся картиной. — Знаешь, а мне тут нравится. Спасибо, что вытащил. Смерть часто бывает красивой. Ты задумывался об этом?

— Смерть никогда не бывает красивой, — парировал я. Гнев поднимался изнутри — гнев на этот чертов город и мир, который не оправдывает ожиданий. Я взял себя в руки и спросил: — Пролезем, как думаешь?

— Должны. Те, кто приходил сюда до нас, наверняка рискнули.

— Знаешь, а ведь еще не поздно уйти. — Я обернулся к Алексу. Лицо его скрывал капюшон. Сумерки наступали со всех сторон, сжимали нас в объятиях. — Вернись в город и спокойно проживи… Сколько там отмерено… Год, два, три? Неважно. Я пойму, правда.

— Вернись в город… — протянул Алекс. — Город всегда со мной, Дэн. Может, передумаешь? Повернем обратно и забудем все, что видели.

— Мне нужна правда.

— Правда тебе не понравится.

— Посмотрим.

Мы скинули рюкзаки, достали спальники и приготовились к ночевке. Внутри меня поселилась тревога. Что-то шло не так, только я понятия не имел, что.

***

Забрезжил рассвет. Разлепив непослушные веки, я перевернулся на спину и погрузил взгляд в небеса — высокие, чистые, подернутые утренним холодом. Безысходность грязным пятном растекалась внутри. Вот оно, мое последнее утро в свихнувшемся мире. Мне было девятнадцать, а я даже с девчонками никогда не целовался. Нелюдимый неудачник, так и не сумевший приспособиться к новой действительности. Неудачник, который, вероятно, приблизил смерть школьного друга…

Я застонал и протер лицо. Ничего уже не изменить. Я вылез из спальника, расчехлил рюкзак и выудил изнутри консервы. Если нам суждено погибнуть, хоть поедим напоследок.

Когда Алекс проснулся, завтрак был готов. Тушенка с хлебом и каша на костре — не абы какая хорошая еда, но в то утро она показалась нам пищей богов. Поев, мы закурили, размышляя каждый о своем. Даже парой фраз не перекинулись. Молчание с близкими не напрягает, это как еще один вид душевной теплоты.

— Послушаем мир напоследок? — Я искоса посмотрел на Алекса. — Любопытно, в кого город превращает тебя.

— Ответ всегда был на ладони, — сказал Алекс. — Ты действительно этого хочешь?

— Да, — ответил я, вынимая один из наушников.

Алекс последовал моему примеру. Мир открылся нашим чувствам: огромный, затаившийся, как хищный зверь перед прыжком, и бесконечно далекий. Шум ветра, скрип железяк, шелест листьев на ветвях деревьев… И — это было совершенно точно — забор вибрировал тихой, неясной мелодией.

Не сговариваясь, мы с Алексом направились к нему, завороженные странным звучанием. Это не было похоже ни на что, слышанное прежде. Тошнота накатывала. Я посмотрел на правую руку и скривился. Пальцы превращались в сигареты. Дымились, болели, теряли чувствительность. Меня зазнобило. Перевел взгляд на Алекса. Одна из его рук уже превратилась в черный провод от наушников… Ну, конечно. Ирония этого города не знает преград. Это как напоминание, как…

Задохнувшись от боли, я упал на колени. Лицо Алекса маячило совсем рядом. Друг схватил болтающийся наушник и с такой силой затолкал мне в ухо, что я поморщился. Свои наушники он уже надел.

Музыка должна была принести облегчение, но этого не произошло. Мелодия, идущая от забора, что-то изменила в нас. Тела продолжали видоизменяться, несмотря на музыкальную блокаду.

— Бежим! — заорал Алекс, поднимая меня на ноги.

Мы понеслись к зоне. Нырнули в туннель, полезли вперед, молясь всем богам. Какие же мы идиоты! Подобная беспечность наверняка стоит нам жизней. Я заскрипел зубами и постарался сдержать горькие и обидные слезы. Мое тело неотвратимо менялось. Предавало меня, овеществлялось. Вскоре я не чувствовал ног, но продолжал упрямо ползти вперед. Сзади хрипел Алекс, а у меня не было ни сил, ни времени оглядываться.

Город все-таки добрался до нас. Интересно, многие совершили эту ошибку перед тем, как полезть в зону? Да что там многие! Я рассмеялся истерически. Все. Мысль пришла будто бы ниоткуда. Спустя пару ударов сердца я понял, что эта мысль принадлежит безумному городу.

В туннеле было темно. Липкое и неприятное касалось меня со всех сторон, впивалось в кожу. Я содрогался от омерзения. Проход становился все уже и уже. Меня стошнило. Я отдышался и пополз дальше. Мое тело медленно превращалось в неживое, предавало меня, покорное чьей-то воле. Волнами накатывал страх. Вместо плеч дымились сигареты, задевая шершавые стены. Вместо пальцев шевелились, сминались сигареты поменьше. Один глаз перестал видеть, и я невольно вспомнил мертвую девушку с бутылкой из-под шампанского в глазнице. Нарастало нестерпимое желание покурить. Не выдержав, я расплакался, дезориентированный. Вместо слезинок катились по щекам маленькие белые сигаретки, падали прямо передо мной. Я проползал, сминал их животом и тихо выл от отчаяния. Может, это уже сминался я сам — огромная белая сигарета. Такая глупая смерть. Катя… Сестренка…. Неужели ты умирала также…

Мысли в голове путались, желание затянуться было всеобъемлющим и пронзительным. Я засунул пальцы-сигареты в рот, вцепился в них зубами. Зашарил в кармане в поисках зажигалки, но вытащить ее не смог. Слишком непослушными стали пальцы. Зубы мои размягчались, приобретали табачный вкус, и курить хотелось меньше.

Восприятие действительности внезапно вернулось, и я понял, что наушники затихли. Повисли петлей, мертвыми ленточными червями, гильотиной на моей шее. Умерли, а потом рассыпались на десятки желтых сигар, как последняя насмешка безумного города.

Безмолвие окутало меня, я дышал судорожно. Полная тишина… Впервые за пять лет. Поверить в это было настолько невозможно, что глаза мои вылезли из орбит. Еще немного, и сердце не выдержит, разорвется на части. Огромное сигаретное сердце. Интересно, моя кровь теперь белая и пахнет табаком? Но боли… Боли отчего-то не было. Я сделал пару судорожных вздохов и канул в черный водоворот: без страхов, желаний и памяти.

***

— Очнулся?

Я лежал на бетоне. Было холодно, и я продрог до костей. Не умолкая дул ветер. Алекс стоял рядом, сложив руки за спиной.

— Где мы? — Спросил я, чувствуя першение в горле. — Что слу… — Непроизнесенные слова унес рассерженный ветер.

Мой друг обернулся ко мне. Наушники вросли в него, буграми проступали на лбу, под челюстью, черными венами бились под кожей. Я содрогнулся. От него — из него? — разносилась вокруг странная, по-человечески невозможная мелодия. По телу Алекса бегали красные, синие, желтые, фиолетовые всполохи.

Я дотронулся до головы. Нащупал там такие же бугры, как у Алекса, только в виде сигарет.

— Что с нами п-произошло?

— Для начала встань и осмотрись. Держи руку.

Я поднялся. Мы находились на крыше огромного небоскреба. Бетонная площадка вибрировала в такт неведомой мелодии. Приблизившись к краю, я посмотрел вниз. Повсюду, куда ни кинь взгляд, простирался обычный город, словно я вернулся в прошлое, до обращения. Ездили машины. Шумели горожане, жизнь шла своим чередом. Правильная жизнь, в которой никакой трагедии и в помине не было. Город не захватил людей, не превратил их в запуганных овец, не прикрепил плееры к каждому человечьему животу и не загнал жителей в музыкальные стойла.

— Не понимаю, — я посмотрел на Алекса. — Как это возможно? Мы же умирали там, в туннеле, мы….

— Ты умирал, — ответил Алекс. — Город посчитал тебя способным. Теперь ты один из нас. Мы первые солдаты в этом месте.

Моя личная вселенная рушилась, грозя увлечь за собой, похоронить под шумящими обломками. Сердце молотком стучало в груди.

— О чем ты говоришь?

— Ты прошел обращение до конца. То, что захватило город, теперь внутри тебя. Скоро ты почувствуешь голод. Чтобы насытиться, дотрагивайся до прохожих любыми предметами, на твой выбор. Мы заражаем их, одного за другим. Потом прикрепляем к пупкам плееры, поверь, такого добра у нас навалом. Когда нет людей, свой плеер и наушники ты можешь не использовать. Мелодия города больше на тебя не влияет. Но при общении с людьми соблюдать конспирацию обязательно. Иначе город уничтожит тебя, и смерть эта будет страшной. Я такого навидался, что все внутри переворачивается. Запомни. Люди — не мы. Они видят нас нормальными, но на самом деле я состою из проводов и наушников, а в тебе столько сигарет, что можно взорвать не одну бензоколонку.

Я смотрел на Алекса, ошарашенный. Всполохи по его лицу ползали, как взбесившиеся улитки. Мелодия лилась, вибрировала, неведомыми созвучиями исходила от его кожи.

— И давно ты… — я сглотнул.

— С самого начала. Когда-то так же пролез через туннель из другого города в твой и остался жив. Стойкие выживают и становятся опухолью на теле земли. Не самый плохой вариант. Нам оставляют мышление. Мы с тобой солдаты. Есть те, кто забирается повыше. Слабые разлагаются в стенах туннеля, умирают и питают нас. То, что захватывает Землю, некоторых людей, нас, присоединяет к себе. Мы — единый организм.

Голова кружилась. Такое не могло быть правдой. Не могло! Боже, все что угодно, только не это…Только не так…

— После того, как мы заразим всех людей в этом городе, мозговые центры станут планировать самоубийства. Начнется переработка. Поступит приказ, и ты выполнишь его без раздумий. Зачем такие сложности? Страх, сумасшествие и отчаяние — сильнейшие энергии. То, что захватило нас, питается именно этим. Необходимо, чтобы люди боялись и не понимали, что происходит. Никто не покинет город без нашего ведома. Теперь ты знаешь, что такое Зона. Отчасти питательная среда для нас, отчасти место для перерождения и присоединения к городу. Добро пожаловать в наши ряды. Не думал, что ты выживешь.

— …обманывал меня. Да ты… ты…

— Извини, — развел руками Алекс. — Я боялся, что ты погибнешь. Рано или поздно я бы отправился вместе с тобой к Зоне. Ты мой друг.

— Что за приказы… Не понимаю…

— Мы готовим самоубийства, Дэн. Ко всему прочему. Если тебя утешит, на судьбу Толи твои разговоры не повлияли. Его обратил Женя, он и назначил дату смерти. Когда обратим тут всех, я научу тебя убивать.

Закричав, я кинулся к краю крыши, но голос Алекса меня остановил:

— Бесполезно. Думаешь, я не пытался? Фактически твое тело мертво, нашпиговано предметами. Мы единый организм.

Ледяные сигареты вытекли из уголков моих глаз. Я понял, что не дышу, и содрогнулся. Внутри нарастал голод. Один вопрос зудел на границе сознания, требовал ответа:

— Что случилось с Катей?

— Ты уверен, что хочешь знать?

По лицу Алекса я прочитал все и шагнул в пустоту. Свист ветра, удар и темнота. Очнулся я через секунду стоящим на крае крыши.

— Тебе не позволят это сделать. Будут изменять твое время и возвращать назад. Снова и снова.

— Что это за чертовщина, а?

— Никто не знает, Дэн. Мы всего лишь солдаты, поэтому давай-ка выполнять нашу работу. Как я и говорил, свободы больше нет. Смирись и живи. Хотя бы так.

Я посмотрел на Алекса. Вместо губ у него были черные провода. Вместо моих, надо полагать, белели сигареты. Это было жутко, неправильно, отвратительно.

Выхода из этого кошмара не было. Голод внутри становился все сильнее. То, что прикидывалось городом, сделало меня частью себя и требовало повиновения.

Я сжал челюсти до боли. Отодвинулся от края крыши, признавая поражение. Спускаясь по лестнице вслед за Алексом, достал из кармана пачку сигарет и закурил, не чувствуя вкуса табака. Подумал о том, что в первую очередь надо раздобыть наушники и навсегда закрыться как от мира, обреченного на гибель, так и от собственной боли. Некоторые раны будут кровоточить до самой смерти. И это единственное, что я знаю наверняка.