Иллюстрация Антонины Крутиковой

Никак у меня не получается вести себя как настоящий уважаемый человек. Есть во мне какая-то бестолковая любовь к земле и ко всем возделывающим ее первобытную мощь. Те же, кто всю жизнь возятся с бумажками, глядят на меня свысока. Наверное, потому что я живу в глинобитной хижине, пью чай без молока и за всю жизнь у меня был один-единственный друг.

Я возделываю свой сад. Дядька со стороны матери высылает мне несколько шиллингов в год, на это и живу. Моя хижина стоит на самом отшибе, а ближайший город — Стоунбридж.

У меня много причуд, и самая главная из них — мой интерес к вере. Не к той, что учат в церквях, а к той, что в людских ботинках. Вера, которая оставляет следы гвоздей на земле. Я расскажу вам о своем друге. Когда я увидел его ботинки, то сразу понял, что он принадлежит к моей любимой вере. К той самой, которая любит бедных.

Я перестал разговаривать с так называемыми леди и джентльменами за много лет до того, как повстречал своего друга. Время от времени я натыкался на них, идя по дорогам, но стоило мне взглянуть на их ноги, и я тут же терял всякий интерес. К слову, большое заблуждение считать, что каждый человек на свете чем-то интересен, это вовсе не так. Природа частенько довольно скучна, и люди тоже.

Время от времени даже человеку, живущему в хижине, может что-нибудь понадобиться. Когда мне нужны были мышеловка или голландский сыр, я отправлялся в Стоунбридж.

Дорога туда шла через вересковые пустоши, открытые всем ветрам, где постоянно встречается кривой боярышник, похожий то на фигуру какого-нибудь животного, а то и на горбуна.

В одном месте, на полпути к Стоунбриджу, дорога ныряет в лощину: там стоит дом, а примерно в сорока ярдах за ним большой амбар. Я так и не смог узнать, кому и зачем понадобился этот амбар. А вот дом — совсем другое дело, в нем был мой друг, мистер Дав.

Я не очень сильный. Старухе Смерти не придется очень стараться, чтобы утащить меня на тот свет. Путь в Стоунбридж и обратно всегда выматывал меня; выматывает и до сих пор.

Однажды я отправился туда и купил деревянный молот, чтобы починить ограду. Я нес его домой и дошел уже до «Ущелья Пиддена», так назывался этот дом в лощине, под вересковыми пустошами. У ворот стоял человек. Я взглянул на его ботинки. Они были совсем не похожи на ботинки других людей. Это были ботинки человека, вера которого мне нравилась.

Был зима. Чтобы защититься от вечерней прохлады, я застегнул на все пуговицы свое потрепанное пальто. Ветер завывал среди холмов, и дождь лил мне прямо в лицо. Человек из «Ущелья Пиддена» ждал меня. Он решил, что в такую погоду мне не повредит чашка горячего чая, и пригласил войти.

Иногда встречаются такие люди, в учтивых манерах которых состоит их великая сила и доблесть. Голос мистера Дава развеял мою угрюмость. Он не был джентльменом, а значит, мне нечего было бояться зайти к нему.

Приходилось ли вам прямиком с дороги через вересковую пустошь, где дождь шипит как разъяренная кошка, зайти в теплую комнату, а в ней за чайным столиком сидит девушка, знающая что сказать усталому путнику? Если нет, то поверьте мне на слово: в таких обстоятельствах яблоки в тесте и взбитые сливки особенно вкусны.

Но мне надо дорассказать.

Я все ближе сходился с семьей Дав. Каждый раз по пути в Стоунбридж я отдыхал в «Ущелье Пиддена», а мистер Дав и его дочь Джейн были всегда приветливы и добры.

Как-то летним вечером я пришел к ним в гости. Джейн встретила меня на пороге и сказала, что ее отец хочет познакомить меня кое с кем по соседству. Меня ничуть не обеспокоила предстоящая встреча, ведь я знал, что никто из так называемой верхушки общества не бывает у Давов.

После чая Джейн сложила чашки с тарелками на поднос и понесла на кухню. Я смотрел, как она выходит из комнаты. Сами можете представить, как красивая девичья фигура выглядит в дверном проеме. Спина ее была так изящна, что, казалось, сам воздух вокруг нее был наполнен восхищением.

Когда Джейн ушла на кухню мыть чайные принадлежности, мистер Дав, в своей манере, взял меня за руку и повел в сад.

— А теперь, — сказал он, — послушайте эхо. С ним я и хотел вас познакомить. Слушайте!

И мистер Дав позвал: «Теодор, Теодор!»

Я и сейчас отчетливо помню, как эхо отозвалось: «Теодор, Теодор!»

— Сегодня днем оно особенно ясное, — произнес мистер Дав, когда мы вернулись в дом.

Вскоре к нам присоединилась Джейн.

— Теперь вы — часть «Ущелья Пиддена», — сказала она, — вы слышали эхо. Отец показывает его только тем, кого любит.

Когда я ушел от них, Джейн немного прошлась со мной по дороге. Ее можно было поцеловать не стыдясь. В ней не было ни тени наигранной благопристойности. Джейн умела любить. Я спросил ее, где она научилась целоваться.

— О, — сказала она, — этому не надо нигде учиться.

После я дошел до дома, даже не устав.

В мое отсутствие почтальон принес письмо и сунул его в окно хижины. В письме говорилось, что мой дядя умер, и что если я желаю получить пару фунтов, которые он завещал мне, то нужно отправиться в городок на севере. Я задержался в этом городке до конца лета, занятый то одним, то другим.

В конце концов я освободился и решил вернуться на восток через Стоунбридж, а оттуда пешком по дороге до моей хижины. Я оставил сумку на станции, думая попросить какого-нибудь фермера, проезжающего мимо моего дома по пути на рынок, забрать ее и завезти мне на обратном пути. В Стоунбридже я купил новую лопату, положил ее на плечо и пошел домой.

Был ненастный осенний вечер, и пока я шел, я вспоминал как мой друг, мистер Дав, впервые пригласил меня к себе. Погода была лучше, чем в тот день, но путешествие утомило меня, и я, как ни старался, не мог отделаться от мрачных мыслей.

Пронизывающий ветер налетал порывами, заставляя меня шататься под его напором. Затем пошел дождь, будто специально хлеставший мне в лицо. Я старался ободрять себя мыслями о мистере Даве и Джейн.

В темное время с вершины небольшого холма над «Ущельем Пиддена» можно разглядеть свет кухонного окошка в доме мистера Дава. Когда я добрался до этого холма, дождь, превратившись в глухой зимний ливень, пошел еще сильнее. Вода неприятно капала с лежащей на плече лопаты и стекала по рукаву.

В окне не было света.

Я спустился с холма, открыл ворота дома с эхом, а затем прошел по дорожке и постучал в дверь.

Мой стук отозвался во всем доме; так бывает, когда он пустой.

Я замер и прислушался, но не услышал ничего, кроме шума дождя. Я обошел вокруг дома и пошел к месту, где было эхо.

— Теодор, Теодор! — позвал я его.

Ответа не было.

— Мистер Дав умер? — тихо спросил я.

— Умер, — отозвалось эхо.