Иллюстрация Ирины Романовской

— Вот новый протокол синтеза, Борис Алексеевич.

— Борис Алексеич, данные из доклиники задерживаются, там просили передать. У них неполадки какие-то.

— Здрасьте, Борислексеич, там в пятьсотдсятой сушильный шкаф из строя вышел. Капитально… Инжнеры говорят, ремонту не подлежит. Н-надо списывать...

— Борис Алексеевич, звонили из Роспотребнадзора, в следующий вторник проверка в одиннадцать…

Ни минуты покоя. Всем что-то надо. Разработка идет полным ходом, сроки жмут, пора передавать препарат на клинику. Со всех отделов прибегают, один трясет бумажками, другой паникует, третьему просто нечего делать… Левашов вздохнул, пригладил редеющие волосы и вновь уставился в экран. Надо кому-то дать задание пересчитать аликвоты реактивов, сравнить с отчетностью по проектам… Каждый квартал приходится высчитывать, кто не списал полсотни пробирок и на какие нужды. Люди зашиваются, бегают по лаборатории в поту и мыле, куда им еще формы заполнять — а потом забывают.

Сам когда-то начинал младшим научным сотрудником. Только в то время не было никакого контроля. Кончились реактивы — лаборатория месяц стоит, пока придет следующая партия. А теперь можно контролировать, сколько нужно каких растворов, чтобы заказывать их вовремя, чтобы работа не вставала… Только стоит кому-то из лаборантов забыть заполнить форму списания — приходится ставить на уши весь отдел, вести следствие, раскидываться санкциями… Оптимизаторы хреновы.

Точно, нужно поставить задачу на служебное расследование.

Заполнив нужную форму и отправив задачу в отдел учета, Левашов устало протер глаза, поднялся с кресла, двинулся к кофе-аппарату, в очередной раз проклиная тот день, когда он сел в кресло начальника отдела разработки лекарственных препаратов.

Вот-вот должны передать на клинические исследования препарат для лечения болезни Альцгеймера. Борис Алексеевич поморщился, вспоминая бесконечные конференции и симпозиумы с биоинформатиками и органическими химиками. В те дни, когда проект только начинался, мозги Левашова скрипели от напряжения. Он, будучи старшим научным сотрудником, искал и находил в нейронных структурах мишени для препарата, чтобы потом ждать данные моделирования.

Модели, анализы, эксперименты… Потом все это сменили бизнес-планы, отчетность, прогнозы и оценки эффективности. Стала чаще болеть голова. Стали больше спрашивать, больше капать на мозги — на всякого большого начальника находится начальник побольше. Хроническая усталость прибивала его вечерами к дивану, сил хватало доползти лишь до мини-бара на кухне и обратно. А днем… Днем едва спасал даже кофе…

— Борис Алексеевич, у меня тут модель фармакокинетики необычная получилась.

...который все равно не дают спокойно выпить.

Взъерошенный биоинформатик из отдела биологического моделирования сел рядом, тыча розовым ногтем в раскрытый ноутбук, где графики сильно отклонялись от расчетных.

— ...получается, где-то пять процентов крыс большую часть препарата не усваивают. Выборка представительная, он действительно у них не попадает в мозг. Что можно?..

— Передай эти данные руководителю отдела доклиники. — Борис усиленно соображал, прихлебывая приторный кофе с сахаром и шоколадом. — С номерами крыс, у которых не проходит. Пусть проследят партию, проанализируют клетки печени, биохимию крови… Хотя это они и так…

— А в чем может быть дело? — Информатик внимательно заглядывал в лицо Левашову, чиркая в блокноте пометки.

— Корягин… Корягин, да?

— Колягин.

— Гм, извини. В общем, Колягин, передай им вот что. Нужно установить, есть ли микроколичество препарата в мозгу. Если да, значит, дело в клетках печени — слишком активно его захватывают. Если нет — что-то с гематоэнцефалическим барьером… Скорее всего, на генном уровне. Какая-то мутация меняет активность фермента — он расщепляет препарат. Вопрос, где этот фермент локализован и нельзя ли его активность подавить. Может, эпигенетически…

— Печень или гематоэнцефалический, угум-м, барьер... — скосив на него глаза, промычал информатик. — Эпигене-тично?.. Хорошо, передам.

Левашов ухмыльнулся. Каждый раз у него вылетало из головы, что биоинформатики — в первую очередь компьютерщики, и им нельзя слишком много говорить о биологии. От большого ее количества у них замыкание в мозгу происходит. Ведь наврет, зараза. Придется самому в доклинику данные передавать. Ладно, сейчас глюкоза в мозг ударит, будет бодрее…

Он залпом допил кофе — по языку сползли крупинки сахара — и, недовольно хмурясь, зашагал по коридору обратно к компьютеру. Ни минуты покоя. Ни минуты. Дорого бы он дал, чтобы обернуться обычным лаборантом, раскапывать реактивы по пробиркам и забывать заполнять форму списания…

***

Левашов ввалился в прихожую, закрыл за собой дверь, стал скидывать пальто. Наконец-то он пришел домой. Можно будет отдохнуть от этого безумного дня. Очередного.

— Какого черта ты опять где-то шляешься? Я тебе звонила еще час назад! — сипловатый, прокуренный голос Лизы дребезжал от напряжения.

Левашов вздрогнул. Он ведь сегодня на самом деле задержался на работе. Без кавычек.

— Мать, хватит полоскать мне мозги! — отвечал ей девичий голос, свежий и высокий. — Тоже мне, забота! Позвонила раз для приличия — и дальше заливаться!

Так значит, она орет на дочь. Левашов вздохнул, разуваясь. Выключил свет в прихожей, прошел в гостиную. Лиза сидела за ноутбуком, подняв глаза на стену, отделявшую ее от кухни. Оттуда слышалось звяканье ложечки о кружку. Дежурный, ленивый скандал.

— Посмотри-ка на нее! Большая стала, школу уже заканчивает — значит, можно матери хамить?! Или за побрякушки по подъездам сношаться?! Элина, ты знаешь, сколько таких, как ты, молодых-красивых, сейчас пропадает?! Садится девочка в дорогую машину, и хорошо, если через полгода кости в лесопарке найдут!

— Мать, ты больная, — зло бросила Элина, появляясь с кружкой на пороге гостиной. В домашней пижаме, макияж смыт, темные волосы собраны в хвост. Поджатые губы дрожат от гнева. — Я дома? Дома. Жива, здорова — чего еще нужно? Тебя за ручку держать и в попку целовать надо?

И, развернувшись на месте, метнулась в свою комнату, не дожидаясь ответного выпада. Лиза проводила ее взглядом и процедила сквозь зубы:

— С-сучка малолетняя. А ты чего молчишь? Хоть бы сказал что-нибудь умное, ученый.

— Никотинамидадениндинуклеотидфосфат, — пробормотал Левашов, вешая рубашку с брюками в шкаф.

— Чего?

— Сказал что-нибудь умное.

Он накинул халат, краем глаза отметив винный бокал рядом с ноутбуком и пустую бутылку на ковре. Пошел на кухню, завязывая пояс. Там открыл холодильник и мини-бар. Смешал себе джин с тоником, добавил кардамон, огурец и базилик. Сел на диван, включил телевизор.

— Боря, открой мне вина! — проорала Лиза из гостиной.

Борис молча достал бутылку вина. Вкрутил штопор в пробку, потянул. Не вышло, он обхватил бутыль коленями, напрягся.

— Слышишь? Вино, говорю, откроешь? Или мне самой опять идти?

Чпокнула пробка. Левашов понюхал ее, хотя вино не любил. Хлебнул из горлышка, сморщился. Почему-то в кругу подружек Лизы вершиной утонченного вкуса считается самое кислое сухое вино, которое вяжет язык хуже хурмы.

Он прополоскал рот джин-тоником из своего стакана, отнес бутылку жене. Та, не переставая вертеть колесико мыши, кивнула на пустой бокал. Борис налил, поставил бутылку рядом.

— Загрузишь стиралку? Там в корзине белья уже с горой навалено, — звякнула Лиза зубами о бокал.

Подавляя искушение спросить, почему же она ее не поставила сама, Борис прошагал в ванную. Голова болела все сильнее. Не хватало еще весь вечер выяснять отношения. Спать не хотелось. Говорить ни с женой, ни с дочерью тоже не хотелось. Хотелось выпить. Даже телевизор был не очень нужен.

Запихивая ворох грязной одежды в стиралку, Левашов выронил, как обычно это бывает, пару носков и трусы. Он подобрал их и замер, тупо уставившись на стринги, принадлежавшие жене. Две веревочки с лоскутом ткани, едва ли прикрывавшие хоть что-нибудь. Он задумался, когда в последний раз видел их на ней, и не смог вспомнить. Вообще, слишком редко он залезал к ней под ночнушку — к гладко выбритой дрябловатой коже ее ног и мягкому заду. Зачем эта штука Лизе? На ней такие вещицы уже несколько лет как не смотрелись.

Наверное, нечто похожее было бы уместно на бедрах Элины, но… М-да, не ему же об этом думать. Левашов дернул головой, отгоняя мутный образ. Да какая разница, может, у нее и есть такие. Не ему в это лезть — и так головной боли хватает. Не хватало еще отцовских заморочек о невинности дочери. У нее своя жизнь.

Он полез в тумбочку под раковиной искать стиральный порошок. Взял его с полки, насыпал, поставил на место. Пошевелил весь остальной скарб, порассматривал. Вот оно — между косметичкой и пачкой прокладок, маленький пакетик с белым порошком. Лиза давно баловалась, но всегда прятала умнее. «Дура, ты хочешь дочь на эту хрень подсадить? По-твоему, надежней нычки нет?»

Левашов сунул пакетик в карман халата и запустил стиральную машину. «Как же все задолбало. Как все задолбало, — думал он, возвращаясь к своему джину. — Все эти грешки и прятки, тупые скандалы, спать уже который год жопа к жопе… И голова трещит, сволочь, как же достали… Завтра наведаюсь в бордель».

***

Очередной рабочий день остался позади. Кипящее варево в мозгах улеглось, осело, испачкав рассудок грязными разводами. Так снятое с плиты молоко опадает, теряя пену, оставляя лишь белесую пленку на стенках кастрюльки. Такую же вязкую пленку на стенках своего черепа чувствовал и Левашов. Будто изнутри на него налипла вся грязь прожитой жизни. И слой за слоем копилась и копилась, и ничем ее было уже не соскрести.

А раз так, оставался лишь один способ: намазывать этой грязи все больше, пока она не вытеснит здравый рассудок из хрупкой черепной коробки. Расплыться, раствориться в гедонизме, пока не станет совсем наплевать. Лиза делала это годами. Давно они перестали выяснять отношения, давно забросили даже семейного психотерапевта. Теперь у каждого из них своя яма с лечебной грязью.

Левашов полулежал в черном кожаном кресле, ожидая девочку. Он нежился в красноватом полумраке приватной комнаты, негромкой музыке с невнятным ритмом, щекотном аромате восточных благовоний. Это заведение он любил не только за большой ассортимент девушек, но и за широкий спектр дополнительных услуг.

В руке у Левашова был стакан джина с тоником, на столике рядом стоял кальян, которым Борис изредка затягивался, предвкушая игру в «цыганочку» — как он будет вдыхать густой мягкий дым в молодые сладкие губы. Как его сегодняшняя царица будет прижиматься к нему и гладить ладошками его поросшую седеющим волосом грудь. Почему-то одна мысль об этом сочетании юной нежности незнакомки и его зрелой, грубой силы продирала наждаком вдоль спинного мозга, распаляя страсть.

Он затянулся, кальян ритмично забулькал, рассеялась по комнате плотная дымная струя. Приоткрылась дверь, дразня. И вдруг из-за нее появилась совсем не та, кого он ждал. Не длинноволосая юная шлюха, а седая морщинистая Мадам. Она изящно взмахнула пальцами, усеянными перстнями, и сложила руки перед грудью в замок. Белоснежная ее искусственная улыбка смутила Левашова, он инстинктивно выпрямился в кресле — точно школьник перед учительницей. Мадам заворковала:

— Борис Алексеевич, вы один из наших самых верных клиентов. Скажите, вам очень нравится у нас?

— Д-да, очень, — растерянно протянул Левашов, не понимая, чего от него хотят.

— У нас для вас шикарное предложение. Согласиться можно только один раз. И поверьте, мы делаем его не всем.

— И что же это за предложение?

— Насколько мне известно… Вы знаете толк в экспериментальных препаратах?

Мадам развела руки. В одной она держала прозрачный пакетик с маленькой белой таблеткой. В глазах застыли ожидание и легкая хитреца.

Левашов не придал значения ее словам. Конечно, они умеют наводить справки — им всегда нужно иметь на клиента что-то, чем можно надавить, если вдруг он не заплатит или попортит девочку слишком сильно.

— И какой у него эффект? — поинтересовался Борис.

— Потрясающий! — прошептала Мадам, кокетливо хихикнув.

— Нет, я имею в виду…

— Послушайте, это секрет фирмы. У вас ведь тоже есть свои коммерческие тайны? Но не переживайте, это не аналог виагры. С этим у вас, по словам девочек, все в порядке. — Она интригующе ухмыльнулась, поведя бровью. — Но поверьте, он должен перевернуть ваш мир. Все станет иначе. Просто поверьте. Это чудо в пакетике — не просто таблетка. Это настоящий магический театр. Свобода от всего. Мы предлагаем вам ее в подарок. А дальше, если хотите…

— Как обычно, остальное платно. Моментальное привыкание? Спасибо, мне этого не нужно. — Борис забулькал кальяном. — Можно мне все-таки девочку?

— Никакого привыкания. Вы что думаете — мы не тестируем свои… «лекарства»? — Она закурила сигарету — толстую, мужскую. Дамские, видно, не признавала. — Все абсолютно безопасно. Но вам захочется еще, это точно. Виктория, заходи!

Послышался легкий стук каблучков. Девица с ангельским личиком и угольно-черными волосами до пояса, в шелковом пеньюаре и кружевной комбинации вышла на свет из-за плеча мадам. У Левашова перехватило дух.

— Девочка ваша, Борис Алексеевич. И — тоже в подарок. Сегодня ваш звездный час.

Виктория медленно подползла на четвереньках к Левашову, потерлась щекой о его ногу. Соблазнительно отставила зад, повиляла им, точно хвостиком. У Левашова пересохло в горле, он глотнул джина. Девушка села к нему на колени, поцеловала в горящую щеку, дохнула на ухо жарко. Запахло клубникой.

— Давайте, — прохрипел Борис, протягивая свободную руку. — Давайте сюда вашу таблетку.

Виктория медленно расстегивала пуговицы его рубашки, слегка касаясь его тела своей грудью. Она дернула головой, взметнулся шлейф черных волос, разум Левашова затопила тьма похоти. Сердце колотилось как бешеное, дыхание срывалось.

Морщинистые пальцы с длинными ногтями вложили ему в руку пакетик.

— Делайте с ней все, что пожелаете, — ласково прошелестела Мадам, исчезая во тьме.

***

Дышать было свободно. Воздух, легкий и звонкий, свистел в носу на вдохе и шумел на выдохе. Левашов сам не понимал, отчего он, поспав три часа, чувствовал себя бодрым и полным сил — такого не было со времен далекого студенчества.

Захлопнул машину, нажал кнопку на ключе, пиликнуло. Рядом из серебристого джипа вышел Колягин, махнул рукой, сонно улыбаясь. «Надо же, — усмехнулся про себя Борис. — И не дурак вроде. Ведь он же не получает столько, зачем ему за такую машину в кредиты лезть? Эх, молодняк, у них теперь одна валюта — понты».

Однако усмехнулся он добродушно. Ни учить компьютерщика жизни, ни сокрушаться о потерянном поколении Левашов не собирался. Его ждала куча беспомощных подчиненных, подготовка к проверке и финишная прямая долгого проекта.

Включив компьютер, он привычно составил список дел и стал методично с ними расправляться, с довольной улыбкой вычеркивая строчки со стикера, налепленного прямо на столе.

— Борис Алексеевич, вот смета на ПО, тут лицензии и пакеты услуг от «Хемософта», посмотрите на досуге, согласу…

— Сеня, зачем ты с этой бумажкой тут? — весело прервал его Левашов. — У нас есть корпоративная почта, высылай по электронке. Двадцать первый век на дворе, ты б еще с перфокартами пришел. Ладно, не кисни, давай сюда. Но больше так не делай — чего лес зря переводить?

— Извините, Борис Алексеевич, — смутился Сеня, парнишка из отдела снабжения.

— Сегодня-завтра посмотрю, будут правки — вышлю на почту. Нам это ПО только в следующем квартале заказывать, иди пока чем-нибудь полезным займись.

Мозг работал с утроенной скоростью. После обеда Борис вспомнил, что ни разу за полдня не пил кофе, чего с ним не случалось уже года два. Он пожал плечами и вернулся на рабочее место. Остаток дня пролетел как щелчок — раз, и пора домой.

— Вас не узнать сегодня! — бросил ему Колягин на парковке, скалясь желтоватыми зубами.

— Встал с нужной ноги, наверное, — развел руками Борис Алексеевич. Уже в машине, наедине с собой, он ощутил легкий укол страха в сердце, но отмел эти мысли поворотом ключа в замке зажигания.

Дома в этот раз было спокойно. Элина делала уроки в своей комнате, Лиза готовила на плите какую-то экзотику. Наверное, как обычно — поминутно щурясь близорукими глазами в экран ноутбука, где светилась бело-синим страница паблика с рецептами. Борис опасливо принюхался — опять что-то с морепродуктами. Лиза очень любила их готовить, даром что не умела. Кальмары у нее получались похожими на резину, мидии выжаривались в рыхлые лохмотья, а креветки впивались в десны остатками панциря.

Левашов обреченно вздохнул и направился на кухню. Лиза у плиты перемешивала разноцветное, скользкое, морское. Даже не повернулась в его сторону. Лишь когда он протянул руку к дверце мини-бара, жена ударила его горячей лопаткой по пальцам и прошипела:

— Где ты был полночи?

— Коллега позвал обсудить проект, — выдал Борис дежурную фразу. Решив, что этого недостаточно, добавил: — У нас завершающая стадия на носу. Днем работы и так навалом, а нам еще надо другие отделы координировать. Скоро поспокойнее станет, как на клинику передадим.

— Ты пришел в четыре утра! — в голосе Лизы плескался яд. — Я зачем ребенку объясняю, что по ночам шляться опасно? Чтоб ты приходил под утро, потому что ты большая шишка и тебе все можно?! Ты! Идиот! Какой пример ей подаешь?!

Лиза с остервенением принялась перемешивать бурлящую кашицу на плите. Полетели брызги, кусок кальмара выпал со сковородки и шлепнулся на пол. Они не стали его подбирать.

— Знаешь, Лиз, ты сама-то больно хороший пример позавчера подавала? — негромко вздохнул Борис. Настроение его поплыло и испортилось, но боевой настрой остался. Он был готов к борьбе и сделал свой выпад. — Дожираешь вторую бутылку вина, жопу с дивана поднять не можешь, нычки под раковиной свои дурацкие распихала. Думаешь, она не видит? И вот это твое: «Сучка малолетняя». Очень умно.

Лиза молчала, дергая щекой. Губы-валики напряженно катались, готовясь обложить мужа последними словами. Но он перехватил инициативу:

— Я знаю, Элина умная девочка. Это у нее с детства — мы ведь раньше отлично ладили, пока меня не понесло по этой карьерной лестнице. Теперь у нас есть деньги — мы подстрахуем ее, когда она начнет жить самостоятельно. А вот воспитывать ее уже поздно. Она взрослая. Так что давай как договаривались: я не лезу в твою жизнь, ты в мою. Элина умница. А ты — стареющая стерва и просто ей завидуешь.

— Я ее мать! — дрожащим от гнева голосом рявкнула Лиза. — И сама была молодой — знаю, как таких девочек легко совратить.

— Ну и какая тебе разница? — пожал плечами Борис, все-таки открывая дверцу и доставая джин.

— А такая, что в соседнем дворе недавно девочка пропала, я тебе говорила еще месяц назад! До сих пор найти не могут! А эта допоздна черт-те где… — Голос жены сорвался, квакнул горечью. Дальше она договорила шепотом: — Я просто за нее боюсь, понимаешь?

Борис понимал. Он приобнял жену и поцеловал в макушку — просто чтобы поддержать. Давно не любя друг друга, они были не чужими, и в такие моменты это чувство обострялось. Ему стало жаль супругу — не лишенную сердца женщину, вынужденную мириться с увяданием былой красоты, ослабевшую от роскоши и излишеств, осатанело стерегущую благополучие дочери.

Левашов поставил джин обратно и закрыл дверцу. К выпивке совсем не тянуло. Он пошел в комнату к Элине, постучался.

— Да-да, — отозвалась дочка. — Войдите.

Он зашел. Элина сидела в свете настольной лампы и писала что-то, периодически поглядывая в учебник. В комнате был легкий беспорядок, у шкафа лежала куча одежды.

— Ты в порядке? В школе все нормально? — мягко, хоть и слегка неловко спросил Борис.

— В полном. — Элина покосилась на отца и продолжила писать. — Завтра сочинения сдаем, хотелось бы до ночи закончить. Ты с чем-нибудь конкретным?

— Не… Да. Я вот с чем. — Он присел на край кровати, почесал лоб. — Ты не сердись на мать. Она иногда перегибает, но…

— Я бы сказала, охренеть как перегибает, — процедила дочь.

— Да. Но она заботится о тебе. Хоть и не лучшим образом. И пойми, на улицах ночью небезопасно. Вот недавно… Да ты сама знаешь.

— Знаю.

— В общем, Элин… Пообещай мне не уходить по вечерам так поздно из дома. Если мать для тебя не авторитет, может, меня пожалеешь. Я волнуюсь.

Левашов сам не ожидал, что у него задрожит голос. Даже удивился, насколько искренней была последняя фраза. Слишком долго он топил свое волнение и трусость в стакане. Слишком долго не был хозяином своей жизни. Теперь в нем пробуждался человек.

Элина словно почувствовала это и удивленно подняла на отца глубокие темные глаза. Потом лицо ее смягчилось, она улыбнулась, перекинув на плечо черные волосы, и вздохнула, потягиваясь:

— Хорошо, пап. Только пусть она себя так не ведет, ладно?

Борис тепло улыбнулся и обнял дочь, чувствуя, как сладковато-горький ком нежности давит на горло. Слезы подступили к глазам, когда Элина крепко-крепко стиснула его в ответ.

— Конечно, — шепнул он дрожащими губами. — Больше так не будет. Обещаю.

***

Мадам не обманула. Привыкания к веществу у Левашова не было. Его не ломало, не ухудшалось самочувствие, не лезли в голову навязчивые мысли. Но спустя две недели спокойствия, кристальной ясности сознания, не похожей ни на что, кроме банальной трезвости, он понял, что хочет еще. Когда эта ясность вновь стала угасать.

Тогда, после первого раза, он очнулся в собственной машине, ничего не помня. Сперва его обуял ужас. Однако деньги, телефон, ключи — все было при нем. Он просто сидел на водительском кресле и смотрел в забор, у которого припарковался. На коленях лежала записка:

«Вы ничего не вспомните — это правильно, так и должно быть. Такое уж у препарата побочное действие. Но знайте, в эти три часа вы были счастливы как никогда. Мы не поможем вам восстановить вашу память. Имейте в виду — это в ваших же интересах. Скоро ваша душа станет чистой и легкой, точно перышко. Приходите еще. Мы вас ждем в нашем магическом театре.

В следующий раз таблетка обойдется вам в…»

Посчитав нули, Левашов присвистнул. Он завел машину, поехал домой по ночному городу, играющему фонарями и мокрым асфальтом. Под глухой рокот мотора и свист ветра в приоткрытых окнах он прислушивался к себе. И ему нравилось то, что он слышал.

Припарковавшись у дома, он глянул на время — без пятнадцати три. Ему отчего-то так не хотелось идти домой, хотелось продлить этот невероятный вечер. И он пошел. Пошел пешком в никуда, ошалевший от чистоты и благодати.

Он не знал, что ощущение пустоты и легкости будет преследовать его всю следующую неделю. На руках еще горела память о мягкой коже девушки, на губах лежал вкус ее помады и лона. Левашов знал, что сделал с ней все, что хотел, и все его естество об этом говорило. Даже легкая досада оттого, что она не осталась в его памяти, не портила этого чувства.

...И вот теперь Борис снова хотел ощутить это блаженство. Снова хотел почувствовать, как маленькая пустота кристаллизуется где-то в глубинах разума, разрастаясь и вытесняя из черепа все думающее и сознающее, а потом — очнуться бодрым, здоровым и счастливым.

Он снял в банкомате нужную сумму и поехал в дом удовольствий, он же магический театр, он же самый обыкновенный бордель в подворотне в центре… Или не самый обыкновенный?

В этот раз все было почти так же. Только девушка была другая, с каштановым каре, в шелковом халатике в восточном стиле, с чуть раскосыми глазами, смуглая, невысокая. Она держала пакетик с таблеткой и стакан с джином, шагая к нему плавной походкой под чарующую музыку.

Левашов принял препарат, отставил стакан в сторону и притянул проститутку к себе. Она гладила его, целовала и прижимала его лицо к своим грудям, затем снова отстранялась. Борис вдруг заметил, что она нервно поглядывает в сторону двери.

— Что там такое? — спросил он настороженно.

Но кристаллик пустоты уже начал разрастаться в его разуме. Блаженное ничто завладело им, и эти напряженные секунды подозрений изгладились из памяти. Очнулся он, вновь сидя в машине. Смутное ощущение неправильности проскочило на краешке сознания и все-таки растворилось в накатывающих волнах безраздельного счастья.

***

— Мавринский, вы можете мне объяснить это?

— Борис Алексеевич, я… М-могу, т-то есть нет.

Старший научный сотрудник отдела органического синтеза трясся крупной дрожью, сидя напротив Левашова в занятой ими переговорной комнате. Борис наблюдал, как бледнеет и зеленеет лицо Мавринского, и чувствовал, как страх обхватывает и его органы изнутри, мешая дышать. Произошло что-то масштабное и непоправимое. А ведь, казалось бы…

Часом раньше пришли результаты служебного расследования. Оказалось, несколько сотен пробирок с важнейшими реагентами для органического синтеза были не списаны именно Мавринским. Несколько отдельных промахов нашли у лаборантов, пары младших научных, но систематическое несписание важных материалов обнаружили только у него.

Левашов подумал, что органик просто занесся, считая себя выше формальностей — таких всегда быстро и надежно осаждали крупным штрафом, — однако запросил историю задач на синтез рабочих молекул. И увидел там, что эти синтезы Мавринский делегировал своим подопечным, которые в свою очередь брали для них реактивы и проводили их сами. А он в это время занимался… чем?

— Мавринский, вы представляете себе масштаб происшествия? Вы полгода занимались неизвестно чем, неизвестно куда дели реактивы на сотни тысяч. Я уверен, что если как следует поискать, то кое-какой посуды мы тоже не досчитаемся. Это уже пахнет не просто служебным расследованием, все на порядок серьезнее. Лучше вам выложить всю правду.

Мавринский вздохнул. Ноздри его расширились. Он сцепил руки в замок, поерзал на стуле. Открыл рот и снова закрыл, сдувшись. Потом поднял глаза, наткнулся на каменный взгляд Левашова, вздрогнул и стал нервно рассказывать:

— Мне предложили бизнес-идею. На ранних этапах, еще до синтеза… Кое-кто из информатиков нашел какую-то нейронную структуру из центров памяти и кое-какую м-молекулу…

— Продолжайте.

— В общем, эта молекула, как и наш препарат, должна была связываться с центром памяти, этим… гиптокампусом…

— Гиппокампом.

— Да, с ним… но не так… Не стимулировать его работу, а как-то по-другому. Вроде будто под ее воздействием мозг испытывает эйфорию и как-то изменяет стиль мышления.

— Так-так. То есть вы хотели создать новый наркотик? — с каменным лицом проговорил Левашов.

— С-сперва да. — Мавринский сглотнул. — Я синтезировал пробную партию, но потом он п-проверил на мышах… Не в нашей доклинике, где-то еще… Сказал, результаты ошеломительные, и… потом нашел человека.

— Кто — он?

Мавринский судорожно вздохнул. Впрочем, Борису уже не нужно было выяснять, он понял это и так. Не то чтобы это был единственный биоинформатик в отделе моделирования, но серебристый джип… Вполне возможно, что никакой это и не кредит.

— Ладно, — вздохнул Левашов. — Колягина я потом прижму. Что за результаты? Что за человека вы нашли для исследований?

— Сначала мыши… Они сходили с ума на время. Творилось невесть что. Оргии, драки до смерти в клетках, они так копошились… — Мавринского передернуло. — А потом успокаивались. Резко, как по щелчку. И потом показывали невероятные результаты. Физическая, умственная активность… Мы даже думали запатентовать этот препарат как стимулятор, если бы не первые три часа его действия… С вами все в порядке?

— Какие три часа?! — прохрипел Левашов, чувствуя головокружение и тошноту.

— Так я же сказал…

— Человек. Что было с человеком?!

— А, она… Да, простите, это была девушка. Она точно сошла с ума. Сперва бросалась на Колягина с… в общем, неконтролируемым либидо. Он отстранялся, наблюдал. Она осталась одна в комнате и стала… Сама с собой. Причем с какой-то безумной яростью, словно это было единственной целью ее жизни. Я такого не видел, пардон, даже в кино. Под конец она, кажется, обмочилась и лежала в этом всем, извивалась и кричала о… кхм, просила мужчину.

— А потом?

— А потом затихла, полежала и словно очнулась. Сказала, что не помнит ничего с момента, как выпила таблетку. Спрашивала, почему она в таком виде, но почему-то не очень стыдилась. Как-то этак посмеялась, ушла мыться и одеваться. Потом сказала, что чувствует себя великолепно.

— Кто она такая?

— Мы… простите, я был против… Они взяли девушку с улицы. Она гуляла поздно, одна. Колягин ее похитил. Она сопротивлялась, пока не попробовала таблетку. Потом… ей стало интересно.

— Когда это было? Кто она? Где она сейчас? — внутри Бориса Алексеевича все холодело.

— Да где-то… — Мавринский замялся. — Около месяца назад. Девушка молодая. Вроде бы школьница. Невысокая, стройная, длинные черные волосы. Зовут Вика. Мы пристроили ее… В заведение. Она привыкла.

Виктория. У Левашова сжалось сердце. Вспомнилась девушка, сидевшая на нем, когда он впервые попробовал препарат. Неужели это и есть та пропавшая? Он был так близок…

Мавринский продолжал рассказывать, словно на исповеди:

— За несколько сеансов мы выяснили механизм действия. Обострение либидо на два-два с половиной часа, потом полчаса апатии и включение сознания. Полная амнезия на момент действия препарата. Потом была еще пара добровольцев, но на них препарат действовал… несколько иначе.

— Например? — нахмурился Левашов.

— Я сам не помню… Мне сказали, что, когда я его принял, со мной поначалу ничего не происходило. — Мавринский выглядел смущенным. — Мы общались, я ходил по квартире, пару раз отлучался в туалет… А когда пришел в себя, все карманы у меня были набиты вещами. Какое-то обострение клептомании. Я украл у Колягина телефон и бумажник, кое-какие ценности из квартиры, даже не знаю — как.

— Неудивительно, судя по тому, как лихо вы обворовали лабораторию. А сам Колягин? Он пробовал препарат?

— Д-да, но…

— Запретил вам рассказывать? Мне плевать. Это ваш единственный шанс избежать тюрьмы. Расскажете мне, полиции — кому потребуется.

— У него проявились… Садистские наклонности. Он бил ту… ту девушку. Он угрожал мне ножом. Был агрессивным и… властным.

Голос химика горько сорвался. По-видимому, вспоминать ему пришлось что-то совершенно кошмарное. Левашова передернуло. Он взглянул на часы.

— В общем, так, Мавринский. Рабочий день закончился, но мы с вами не договорили. Завтра обращаемся в полицию, следственный комитет. Советую оказать им всю посильную помощь. Я в свою очередь сделаю все, чтобы вам уменьшили срок. Понятно, что вы пешка, нам нужно прижать Колягина. Поэтому — не распространяйтесь.

Мавринский кивнул, втянув голову в плечи. Левашов, скрывая дрожь в пальцах, сжал кулаки и вышел. Всю дорогу до парковки в голове клубился бесформенный ужас. Он принимал этот препарат там, в красной комнате… Какие демоны вырывались на волю? Меньше всего Борис хотел знать ответ на этот вопрос.

— Борис Алексеевич! — окликнули его.

Он нервно обернулся. Серебристый джип — ну конечно, снова будет играть с ним. Колягин высунулся из окна машины, высокомерно усмехаясь. Помахал ладошкой.

— Подойдите, пожалуйста, у меня для вас кое-что есть.

Что-то было очень нехорошее в его усмешке. Настолько нехорошее, что Левашов против воли прошагал разделявшие их четыре метра и хмуро спросил:

— Что такое?

— Вы, значит, уже в курсе? Это было вопросом времени. — Колягин нырнул обратно в салон, потянулся, открыл пассажирскую дверь. Махнул ему. — Садитесь, есть разговор.

— На черта мне?

— Ну… вы ведь не хотите, чтобы все увидели… вот это?

Он протянул телефон экраном вперед. Левашову стало дурно. Слова разом пропали из его ума, горло высохло, желудок беспокойно заворочался. Он глядел на свою фотографию, сделанную Колягиным, и не узнавал себя.

— Садитесь. Нужно поговорить.

— Точно, — прохрипел Левашов.

Он обошел машину, сел спереди, стараясь не глядеть на Колягина. «Александр, — вспомнилось вдруг. — Александр его зовут». Нужно было сохранить остатки достоинства. Хотя о чем может быть речь, если…

— Ну, так на чем вы остановились? — спросил Александр, выруливая с парковки.

— Мавринский говорил, что препарат на всех действует по-разному.

— А, да-а, было дело. — Колягин довольно осклабился. — Догадываетесь почему, Борис Алексеич? Мое вещество воздействует на центры памяти и контроля поведения. У человека срывает все блоки: моральные, этические. Препарат лишает пациента здравого смысла, остается голая жажда — скопище внутренних демонов, уж простите мне эту поэзию.

— Демонов? — скривился Левашов, чувствуя, как вязкий холодок ползет под грудью, забираясь в сердце.

— Ну да. Все, что мы подавляем в себе. Вся грязь, все тайные желания, все фетиши, девиации, скрытая агрессия, желание доминировать или, хм, желание подчиняться. Зато потом — какая чистота в душе, какое блаженство! А все оттого, что человеку дали на пару часов выгулять своих демонов без поводка! Подозреваю, что чем больше человек прячет от себя, пытаясь жить обычной жизнью, тем сильнее хлещет из него грязь, когда препарат прорывает плотину морали.

— Колягин, вы же сами компьютерщик. Да еще и биолог. Что за болтовня? Плотина, демоны. — Левашов утер пот со лба. — Органическая химия и нейрофизиология — вот о чем тут речь. А не о морали и этике. Вы несете чепуху.

— Естественно, это упрощенная версия. Я вам могу и модель показать, и все, что пожелаете. Нейрофизиология там есть — мы как раз нашли, за счет чего работает механизм вытеснения, описанный Фрейдом. Знаете, когда все плохое человеческая память стремится забыть? Вот и тут так. Человеку сносит крышу, он превращается в чудовище, а потом забывает. Вы же не помните этого?

Колягин помахал в воздухе телефоном. Борис Алексеевич содрогнулся, лицо его сморщилось от мучительного отвращения. Он тихо спросил, раздавленный стыдом и страхом:

— Что с Викторией?

— Мертва, — пожал плечами Колягин.

***

Они приехали в тот самый «магический театр». Заведение для сумасшедших, где плата за вход — здравый смысл. Александр Колягин учтиво поцеловал морщинистые пальчики Мадам, та сипловато хохотнула. Вместе с Левашовым они вошли в покои красной комнаты. Той самой, где все происходило и раньше. Едва переступив порог, Левашов почувствовал укол в шею, тяжелый жар в груди и тяжесть в веках. Сделав шаг, он рухнул на мягкий ворсистый ковер и уснул.

Очнулся уже сидя на диване. Пиджак его был расстегнут, телефон лежал рядом на столике. Он взглянул на время. Полночь. Вокруг была все та же красная комната. Напротив сидел Колягин.

На этот раз ни музыка, ни благовония, ни багровый полумрак не расслабляли Левашова. Напротив, обстановка давила. Болели глаза, дышать было трудно. И голова… Голова вновь налилась болью и тяжестью.

— Итак, Борис Алексеевич, прошу прощения за столь невежливое вторжение в вашу личную жизнь, — лукаво проговорил Александр, — но я был вынужден. Вы мне нужны.

— А вы мне — нет, — процедил сквозь зубы Левашов.

— Обижаете. Боюсь, что я тоже вам нужен. Ибо именно я теперь являюсь гарантом того, что эти фото не попадут ни в полицию, ни в интернет, ни на стол генерального директора. Вам же не хочется, чтобы все узнали, что вы сексуальный маньяк, садист и убийца?

— Убийца?..

— Да? Я показал вам не тот кадр? — Колягин вынул телефон и стал поспешно листать фотографии. — Тут полная хроника событий. Так, здесь просто секс, ничего интересного, а вот вы наматываете ей волосы на кулак, смотрите — трещина в коже по краю скальпа…

— Прекратите! — Левашов захлебывался сладковатым спертым воздухом, голова кружилась.

— Значит, тут вы нарезаете ее кожу на лоскуты — это сто пятая, пункт «д», убийство с особой жестокостью, потому что она еще жива — видите лицо? Ужас, как страдает девочка. Она ведь всего лишь пришла потрахаться.

— Замолчи...

— А вот инструментарий. Скальпель, нож для колки льда, мясной топорик — вот это сервис, а? — не унимался Колягин. — Тут у нее уже нет головы, только гляньте. А вот тут вы ее уже в отрезанном виде и приходуете — это двести сорок четвертая…

Левашова вырвало прямо на ворсистый ковер. Колягин, на секунду прервавшись, отодвинулся и продолжил:

— ...надругательство над телом. С учетом того, что была еще вторая — шатеночку помните? От нее вообще один фарш вперемешку с калом остался. Понять только не могу, откуда в вас столько ненависти? Неужели настолько тяжело быть начальником крупного отдела большой лаборатории?

Зажужжал телефон Бориса Алексеевича. Тот вынул его из кармана, увидел «Жена» на экране, смахнул красным — не сейчас. Откуда столько ненависти?.. Действительно.

— В общем, на вторую смотреть не будете? А жаль. Там есть интересные кадры. Вы-то такой же — тоже голый, весь в дерьме и крови, — но девушка разобрана по запчастям на порядок красивее.

— Что тебе нужно? — прохрипел Левашов.

— Вот это уже другой разговор. — Александр потянулся, жестом фокусника вытащил из-за дивана бутыль с джином, затем пару стаканов и тоник, начал смешивать. — Для начала вам придется смириться с тем, что вы — конченый человек. Убийца, садист, насильник и моральный урод. Вы уже сотворили это, и вам с этим жить. Ни тюрьма, ни смерть этого не искупят. Вон там, за дверью стоит человек, который по одному слову прирежет вас прямо здесь, если мне или вам того захочется. Но не думаю… Думаю, вам все-таки захочется жить. — Александр с ехидным прищуром уставился на Левашова, кидая в стакан веточку базилика.

Левашов где-то внутри своего гнилого естества понимал, что Александр прав. Он малодушно хотел жить. И все же сделанного не воротить, и ничто не станет достаточным наказанием за то, что он натворил, будучи не собой… Или, точнее, будучи именно собой. Значит, оставалось то же, что и с Лизой? Плюнуть и погружаться дальше в пучины грязи, забыв о спасении?

— Допустим.

Снова завибрировал телефон. Опять Лиза. Снова ее вечное «где-ты-шляешься, какой-подаешь-пример». Пусть. Пусть скандал, пусть съест мозг чайной ложечкой, сейчас не до того. На кону жизнь, будущее. Придется отложить.

— А раз так, придется развивать нашу идею. — Колягин достал желтоватую сигарету, закурил. По комнате, смешиваясь с запахом сандаловых благовоний, поплыл аромат жженой гвоздики. — Да-да, Борис, она теперь наша. Мне нужна ваша власть в лаборатории. Нужно закрыть расследование, замять недостачу реактивов, укрыться от проверок — словом, замести следы.

Колягин снова затянулся. Рыжеватый огонек вспыхнул, переливаясь, протлел на несколько миллиметров. Струя ароматного дыма обдала лицо Левашова, в темноте послышался жаркий шепот:

— Мавринского предлагаю перевести в особую подпольную лабораторию — она уже строится. Постройку придется спонсировать пока что за свой счет, но деньги у нас есть. Дальше бизнес-план. У меня есть примерные наброски. Дебет-кредит, сметы — я в этом не силен, у вас опыта больше. Статьи расходов я включил: там торговля людьми, аренда комнат плюс посредничество — Мадам по старой дружбе много брать не будет. На начальных порах затраты будут приличные, но когда про наш магический театр узнает элита — мы взлетим до небес. Представьте, на что готовы олигархи и звезды, чтобы выгулять в тишине и темноте своих внутренних демонов?! А ведь мы — монополисты! Уникальная молекула, такой не будет ни у кого. Мы создадим собственный рынок и выкачаем из него такие деньги, что вы всю нашу лабораторию сможете купить и переоборудовать под синтез нашего препарата. Ну? Или вернуться к своим лекарствам, еще пять лет проходить клинические испытания, работать с дураками, убегать от проверок, хлестать кофе до дрожи в пальцах. Что скажете?

Вж-ж-ж, вж-ж-ж-ж.

Левашов снова сбросил вызов жены. В этот раз руки действительно тряслись — но не от ярости, а от возбуждения и азарта. Какой проект, какая идея… Возможность реализовать себя. Вдвоем построить империю удовольствий, бросить ненавистный отдел, ненавистную жену, ненавистное существование жалкого обрюзгшего начальничка, стать властелином мира…

Перед глазами вновь вспыхнула картина: изрезанная девочка с содранным скальпом, голое тучное тело, восседающее на ней, красно-бурые разводы в седеющих волосах на груди и животе, перекошенное от истерического хохота лицо.

...со временем найти управу и на Колягина. Не вечно же ему бояться этого компромата? Это будет битва умов, но Левашов в этой управленческой кухне варится не год и не два. Пусть молодой не зазнается…

Впрочем, он зовет его как партнера. Как равного. Он признает, что не до конца компетентен… Или ему просто нужно прикрытие… А не плевать ли?

Левашов снова почувствовал, как дрожат кончики пальцем. Он уже был на дне. Выплывать было поздно. Оставалось прятаться на самой глубине, как рыба-удильщик, клацать острыми зубами, терзать и жрать тех, кто слабее. Правда жизни… Да, он убийца, садист и моральный урод. Значит, ему нечего больше терять.

— Черт с вами, Александр. — Левашов улыбнулся недобро, показав зубы. — Я в деле. Мавринского прикрою, расследование сверну. Давайте сюда ваши выкладки, будем корректировать.

— Сперва выпьем! — Колягин поднял свой стакан, салютуя. — За успех предприятия.

Они чокнулись. Борис пригубил напиток, но партнер укоризненно погрозил ему пальцем, опрокидывая в себя все.

— До дна!

Левашов последовал его примеру. Глотая, почувствовал, как что-то маленькое, твердое проскакивает в пищевод. Таблетка.

— Знаете, о чем я подумал, когда увидел, что препарат делает с людьми? — вполголоса заговорил Колягин. — Я думал: он выпускает зверя. Только потом мне пришли на ум эти демоны. Это ведь не зверь. Ни один зверь не бывает так чудовищно, так изощренно жесток — это еще у классика было. Все эти извращения, отклонения, вытесняемые в темный угол грязные желания — это же все налипшая грязь цивилизации. Пещерные люди не снимали скальп с врагов ради удовольствия, не трахали своих жертв в распоротые трахеи, не облизывали грязные трусы своих женщин и не воровали сверх необходимости. Выросшее в человечестве неказистое чудовище разума подарило нам все эти девиации, навязчивые идеи, панические атаки…

Вж-ж-ж. Какого черта?! Сбросить.

— ...Поэтому — демоны. Мы родились в это время, столько дерьма скопилось в нас за тысячи лет якобы разумного существования, и от этого никуда не деться. Вы не аскет, не уйдете в монастырь, не уедете жить в тайгу и каяться в грехах. Вы сын своего времени, как и я, как Мавринский, как и любой из нас. Как Виктория… И другие девочки, которым суждено стать жертвой тех, кто спускает своих демонов с поводка. В былые времена знать развлекалась охотой на животных с соколами и собаками, а мы — что ж, мы развлекаемся охотой на людей. — Александр водил пальцем по ободку стакана, внимательно глядя в глаза Левашову. — Важно лишь осознать, что это закономерность. Необходимое зло. Правда жизни.

Борис Алексеевич уже чувствовал, как контроль над телом плавно уходит от него. Как зарождается глубоко в сознании кристаллик пустоты. Левашов напряг волю, вцепился мысленно в канаты собственных нервов, открыл рот, чтобы ответить, но тут его телефон вновь коротко вжикнул. На этот раз от жены пришло сообщение. Бегло прочел:

«Боря, где ты? Элина не пришла из школы. Ее нет шестой час, на дворе ночь, я боюсь. Ответь».

Страх скрутил мозги, липкой массой забил легкие, мешая дышать. Руки затряслись, исчезли слова. Борису стало настолько страшно, что даже эффект препарата отступил на минуту, не в силах перебить этого ужаса. Элина. Не может быть…

— Пути назад у тебя нет, Левашов, — выплюнул усмешку Колягин. — Наркотик гонят в подконтрольном тебе отделе. На твоей совести жестокая смерть двух женщин. Даже если ты сдашься и прикроешь нашу лавочку — это не вернет тебе покой. Не вернет им жизни.

Вторая волна пробежала по мозгу, блаженством окатила тело. Кристаллик пустоты стал стремительно разрастаться, заполняя разум Левашова. Он отрешенно смотрел, как Колягин делает знак кому-то в дверях и ехидно скалится, продолжая шептать:

— Ты слишком малодушен, чтобы сдохнуть. Ты хочешь жить красиво, а все плохое принимаешь как данность. Я знаю: ты прогнешься под любое дерьмо, как прогибался и до этого. А остатки совести скоро сожрут твои демоны. Только спусти их с поводка. Поставь последнюю точку. А я посмотрю.

И уже совсем чужими глазами, словно фильм на экране, Левашов видел, как в красную комнату затаскивают брыкающееся юное женское тело. Юбка задралась, под рваными колготками розовели тонкие трусики. Волосы растрепались, макияж расплылся. Она верещала, отбиваясь. Пока не увидела его. Затихла, села на ковер, поджав ноги. Губы у нее дрожали.

— П-папа? — сорванным голосом пролепетала Элина, всхлипнув.

Но папы уже не было. Борис Алексеевич Левашов безумно улыбнулся, глядя сквозь нее, и ласково провел рукой по нежной девичьей щечке.