Murder in the Fourth Dimension (1930)

Приведенные далее страницы из записной книжки были обнаружены у подножия старого дуба возле шоссе Линкольна, между городками Боуман и Оберн. И если бы не загадочное исчезновение Джеймса Бакингема и Эдгара Хэлпина, произошедшее за восемь дней до этого, страницы эти можно было бы отбросить куда подальше как очередные излияния сумасшедшего. Эксперты заявили, что почерк на страницах, без сомнений, принадлежал Бакингему. Об этом свидетельствовали найденный неподалеку платок с инициалами самого Бакингема и серебрянная монета.

Текст:

Должно быть, не все поверят, что силой, сподвигнувшей меня на изобретение этой удивительной штуковины, была десятилетняя ненависть к Эдгару Хэлпину. Понять, с каким терпением я вынашивал план мести, который был бы одновременно безопасным и адекватным, могут лишь те, кто испытал это злобное и лихорадочное чувство в отношении другого человека. Зло, причиненное мне Хэлпином, рано или поздно требовало искупления, и потому ничто меньшее, чем его смерть, меня бы не удовлетворило. Тем не менее оказаться на виселице — пусть и за преступление, которое мне виделось простым исполнением правосудия — я не хотел. Как адвокат, я прекрасно понимал, насколько трудно — если не сказать невозможно — совершить убийство, не оставив никаких улик. И, прежде чем на меня снизошло вдохновение, я долго и бесплодно ломал голову над тем, как должен умереть Хэлпин.

Причин ненавидеть Эдгара Хэлпина было у меня предостаточно. В школьные годы и в годы партнерства на юридическом поприще мы были закадычными друзьями. Но когда Хэлпин взял в жены девушку, к которой я питал самые искренние чувства, дружеские отношения между нами были разорваны, и на их месте возрос ледяной барьер неумолимой вражды. Не имело никакого значения и то, что спустя пять лет после свадьбы Элис скончалась: не мог я простить Хэлпину потерянного счастья — счастья, которое они делили в те годы, как разбойники делят награбленное. Не будь Хэлпина, всю свою заботу Элис отдавала бы мне, ведь, когда тот встрял между нами, дело уже шло к помолвке.

Однако не следует думать, будто я был столь неблагоразумным, что мог выдать свои чувства в любой момент. Хэлпин ежедневно помогал мне в юридической конторе в Оберне, где мы тогда работали, и я оставался самым желанным и частым гостем в его доме. Сомневаюсь, что Хэлпин когда-либо подозревал о моих чувствах к Элис: характер у меня был скрытный, выказывать эмоции я не любил и, кроме того, был чересчур гордым. Никто, кроме самой Элис, не догадывался о моих муках, и даже она не знала о затаенной во мне обиде. Сам же Хэлпин доверял мне, и, взращивая идею возмездия, я делал все, чтобы не терять его доверия. Вел себя так, чтобы тот все время нуждался во мне: помогал ему, даже когда сердце прекращалось в кипящий котел яда. Словами я выражал Хэлпину братскую любовь, хлопал по спине, а сам сгорал от желания вонзить в нее кинжал. Я познал все мучения и всю тошноту лицемерия. Изо дня в день, из года в год я строил различные планы страшной мести.

Помимо обучения юридическому делу и выполнения прочих обязанностей, в течение этих десяти лет я изучил все возможные методы убийства и все тонкости, связанные с этим. Особый интерес пробуждали во мне преступления на почве страсти: я без устали зачитывался протоколами, касающимися именно таких дел. Я изучал оружие и яды и постоянно рисовал в воображении смерть Хэлпина во всевозможных формах. Я представлял, как умерщвляю его в любое время — будь то день или ночь — и в любом месте. Правда, именно неспособность вообразить такое место, где совершенно безопасно можно было бы исполнить задуманное и притом не опасаться, что Хэлпина когда-либо обнаружат, была единственной проблемой подобных мечтаний.

Благодаря склонности к научным рассуждениям и экспериментам я наконец отыскал подсказку, которая могла помочь в моих изысканиях. Я давно знаком с теорией, согласно которой другие миры или измерения могут сосуществовать в одном и том же пространстве с нашим благодаря иной молекулярной структуре и частоте вибраций, что делает их неосязаемыми для нас. Однажды, когда я, погруженный в кровавые фантазии, в тысячный раз представлял, как сжимаю голыми руками горло Хэлпина, мне пришла в голову мысль: будь у меня возможность проникнуть в какое-то невидимое измерение, оно наверняка сошло бы за идеальное место для совершения убийства. Не будет никаких косвенных улик, не будет и самого покойника – иными словами, мы получим полное отсутствие того, что известно как corpus delicti [состав преступления — лат.]. Конечно, пока никто еще не нашел способа перейти в другое измерение. Однако я чувствовал, что и эта проблема не из тех, которые могут долго оставаться неразрешимыми. Я немедленно поставил перед собой задачу исследовать все трудности, которые предстояло преодолеть, и принялся перебирать в уме пути и средства для возможности выполнения межпространственного перехода.

Есть причины, по которым я не стану излагать подробности различных экспериментов, которые проводил в течение последующих трех лет. Теория, лежащая в основе моих тестов и исследований, была крайне простой, однако базировалась она на очень сложных процессах. Если вкратце, я отталкивался от идеи, что частота вибрации, соответствующая объектам четвертого измерения, могла быть искусственно установлена с помощью какого-нибудь устройства, и что вещи или лица, подверженные влиянию этих вибраций, могут быть перенесены таким образом в другую реальность.

В течение долгого времени все мои эксперименты заканчивались провалом, потому как я на ощупь пробирался среди таинственных сил и непостижимых законов, причинно-следственные связи которых были мне едва понятны. Я даже не намекну на основной принцип работы устройства, благодаря которому я смог исполнить задуманное: я не хочу, чтобы другие люди последовали за мной в иной мир и оказались в столь же мрачном и затруднительном положении. Тем не менее скажу, что желаемых вибраций материи удалось достичь благодаря концентрации ультрафиолетовых лучей в рефракционном аппарате, изготовленном из неких весьма чувствительных материалов, называть которые я также не буду.

Полученная в результате энергия аккумулировалась в своего рода батарее и могла излучаться из вибрирующего диска, подвешенного над обычным офисным креслом. Всё, что находилось под диском, подвергалось воздействию этих открытых мною лучей. Мощность излучения могла тщательно регулироваться с помощью изолированного пульта управления. Пользуясь этим аппаратом, я наконец преуспел в перемещении различных предметов в четвертое измерение. Обеденная тарелка, бюст Данте, Библия, французский роман и домашний кот — все они стали невидимы и неощутимы за те несколько мгновений, пока на них была направлена ультрафиолетовая энергия. Я знал, что отныне они функционируют как атомические объекты в мире, где все вещи имеют ту же частоту, которая была искусственно индуцирована при помощи моего аппарата.

Конечно, перед тем, как осмелиться войти в невидимую область, было необходимо продумать способ возвращения. Я сконструировал вторую батарею и еще один вибрационный диск, с помощью которых, используя соответствующие инфракрасные лучи, можно было настроиться на вибрации нашего родного мира. Направив луч на то же место, откуда исчезли обеденная тарелка и другие предметы, я смог вернуть их все. Ни одна вещь не изменилась; и даже кот, несколько месяцев пребывавший в четвертом измерении, не пострадал никоим образом. Инфракрасное устройство было портативным, и я намеревался взять его с собой, когда отправлюсь в новую реальность в компании с Эдгаром Хэлпином. И именно я, а никак не Хэлпин, должен вернуться назад, чтобы вновь жить в нашем привычном мире.

Все мои эксперименты проводились в обстановке абсолютной секретности. Чтобы скрыть их истинную природу и обеспечить себе необходимое уединение, я построил небольшую лабораторию в лесу, на территории заброшенного ранчо, находившегося в моей собственности и располагавшегося на полпути между Оберном и Боуманом. Запирался я в лаборатории не по графику, а как только выдавалось свободное время, якобы для того, чтобы провести ряд химических опытов в сугубо познавательных, далеких от чего-то необычного целях. В лабораторию я никого не приглашал; да и никто из друзей и знакомых особо и не интересовался моими экспериментами. Я ни проронил ни слова, которое могло бы указать на истинную цель моих исследований.

Никогда не забыть радости и ликования, испытанных мной в тот момент, когда инфракрасное устройство доказало свою работоспособность, восстановив из небытия тарелку, бюст, две книги и кота. Я даже не удосужился предварительно провести одиночную вылазку в четвертое измерение — так сильно жаждал мести. Эдгар Хэлпин должен пойти туда первым, считал я. В то же время я понимал, что будет неразумно рассказывать ему что-нибудь о реальной природе моего устройства или о предполагаемой экскурсии.

В те дни Хэлпин страдал от повторяющихся приступов ужасной невралгии. Однажды, когда он сетовал громче обычного, я по секрету поведал ему, что работаю в данный момент над вибрационным устройством для облегчения подобных недомоганий и наконец довел это устройство до совершенства.

— Сегодня вечером я отвезу тебя в лабораторию, и ты сможешь оценить его работу, — сказал я. — Оно мгновенно излечит тебя. С тебя — сидеть в кресле и позволить мне включить ток. Только никому ни слова.

— Спасибо, старина, — ответил он. — Я буду крайне признателен, если ты сделаешь что-то, чтобы остановить эту чертову боль. Ощущение, будто мою голову постоянно сверлит электродрель.

Я выбрал удачное время: все способствовало сохранению необходимой секретности. Хэлпин жил на окраине города; он как раз был в доме один. Экономка ненадолго уехала к больному родственнику. Ночь была темной и туманной; я поехал к дому Хэлпина и остановился у него после обеда, когда на улице бывает мало народа. Не думаю, что кто-нибудь видел, как мы покинули город. Большую часть времени в лабораторию мы ехали по ухабистой и мало используемой объездной дороге. Выбор пути я обосновал тем, что якобы не хотел встречаться с другими автомобилями в столь густом тумане, и раз уж есть возможность избежать подобных встреч, почему бы ее не использовать. В том, что мы никого не встретили по дороге, и в том, как удачно складываются обстоятельства для исполнения замысла, я видел хорошее предзнаменование.

Когда я включил свет в своей лаборатории, Хэпин удивленно воскликнул:

— Уж не подумал бы, что у тебя здесь столько добра, — с почтительным любопытством осматривая длинный ряд устройств неудачной конструкции, от которых мне пришлось отказаться в ходе испытаний.

Я указал на кресло, над которым висело ультрафиолетовое вибрационное устройство.

— Присаживайся, Эд, – сказал я. — Скоро мы избавим тебя от всех твоих недугов.

— Ты точно уверен, что не собираешься казнить меня на электрическом стуле? — пошутил Хэлпин, повинуясь моим указаниям.

И когда он уселся в кресло, меня охватил трепет неистового триумфа, как если я бы залпом выпил редкий магический эликсир. Теперь все было в моей власти –— настал час расплаты за десятилетие унижений и страданий. Хэлпин словно ничего не подозревал: мысли о какой-либо опасности, о предательстве с стороны друга были для него, наверное, чем-то фантастически невероятным. Сунув руку под пальто, я погладил рукоять охотничьего ножа, который держал при себе все это время.

— Ты готов? – спросил я у него.

— Конечно, Майк. Давай, заряжай.

Я подыскал точный диапазон излучения, который смог бы охватить бы все тело Хэлпина, притом не затрагивая само кресло. Вперившись в Хэлпина взглядом, я нажал на маленькую кнопку, которая запустила поток концентрированных лучей. Результат был практически мгновенным: Хэлпин, казалось, растаял, как клочок дыма. Еще пару секунд виднелись очертания его тела и выражение небывалого удивления, застывшее на его лице. А потом он исчез — полностью исчез.

Возможно, тех, кто читает эту историю, удивит тот факт, что, уничтожив Хэлпина и все признаки его земного существования, я не захотел просто так оставить его в невидимой, неосязаемой области, куда его перенесло. Ох, лучше бы я остановился на том этапе. Однако чувство несправедливости обжигало и буквально разъедало душу. Меня воротило от мысли, что Хэлпин по-прежнему жив, хоть и в другой форме и другом пространстве. Ничто, кроме абсолютной смерти, не могло смягчить мое негодование; и именно моя рука должна была принести смерть Хэлпину. Теперь оставалось последовать за ним в реальность, в которую до сей поры не ступала нога человека, и оказаться в таких географических и физических условиях, о которых я не имел ни малейшего представления. Тем не менее я был уверен, что смогу попасть туда и, избавившись от жертвы, благополучно вернуться. Ведь тот факт, что в свое время я смог вернуть из этого измерения кота, развеивал хоть сколько-нибудь серьезные опасения.

Выключив свет, я уселся в кресло с портативным инфракрасным излучателем в руках и запустил основной аппарат. Ощущения, охватившие меня, были сродни чувствам, которые испытывает человек, с кошмарной скоростью летящий в бездонную пропасть. В невыносимом грохоте падения не слышно было ничего; одолеваемый страшной тошнотой, я едва не потерял сознание в этом черном вихре ревущего пространства и силы, который, казалось, уносил меня глубже и дальше рубежей конечной бездны.

Затем скорость падения постепенно снизилась, и я плавно опустился на какую-то твердую поверхность. Там тускло мерцал свет, становясь все яснее по мере того, как мои глаза привыкали к нему, и в этом свете я увидел Хэлпина, стоящего в нескольких шагах от меня. Позади него виднелись темные, аморфные скалы и расплывчатые очертания пустынного пейзажа из низких холмов и первозданных равнин, на которых никогда не росло деревьев. Несмотря на непредсказуемость обстановки, я был несколько удивлен характером окружающей среды. До сих пор я полагал, что четвертое измерение должно быть намного более красочным, сложным и разнообразным миром — край бесконечных оттенков и искаженных форм. Однако юдоль, представшая передо мной в своей печали и бесконечном запустении, была воистину идеальным местом для совершения намеченного мною акта.

В мерцающем свете Хэлпин подошел ко мне. С ошеломленным лицом и почти идиотским взглядом он, немного заикаясь, пытался заговорить.

— Ч-что с-случилось? — наконец выдавил он.

— Неважно, что случилось. Важно то, что произойдет сейчас.

Отвечая на вопрос, я положил переносное устройство на землю.

Лицо Хэлпина все еще выражало изумление, когда я выхватил нож и одним точным ударом проткнул его грудь насквозь. В этот удар я вложил всю злобу, всю удушающую ненависть, всю горечь и обиды — словом, все, что грызло меня последние десять невыносимых лет. Хэлпин упал на камни, слегка дернулся и замер. Из его бока медленно сочилась кровь, постепенно скапливаясь в лужу. Помню, я удивился тому, как же медленно текла кровь: она, казалось, сочилась днями.

Стоя там, я словно был одержим чувством полной нереальности происходящего. Несомненно, из-за постоянного испытываемого мной напряжения, ежедневного стресса, как результата подавления эмоций, и брошенной на десять лет надежды я толком не мог осознать, что желание мое наконец свершилось. Происходящее казалось очередным мечтанием убийцы, каким я предавался днями: в них я видел себя вонзающим нож в сердце Хэлпина и то, как это ненавистное тело лежит передо мной.

Наконец я решил, что пора возвращаться домой: больше не было никакой пользы в том, что я стою возле трупа Хэлпина посреди невыразимо унылого ландшафта четвертого измерения. Я установил портативное устройство в такое положение, чтобы лучи были направлены на меня, и нажал выключатель.

Я ощутил внезапное головокружение, предчувствуя, что сейчас мне предстоит новый спуск в бездонные вихревые пропасти. Головокружение продолжалось, однако ничего более не происходило, и я обнаружил, что все еще стою рядом с трупом, в той же гнетущей обстановке.

Потрясение и всепоглощающий ужас охватили меня. Видимо, по какой-то неизвестной причине устройство не могло работать здесь так, как я самоуверенно ожидал. Существовал ли в этой новой среде некий барьер, препятствующий полному проявлению действия инфракрасной энергии, я не знаю. В любом случае я оказался в полном одиночестве и в поистине неприятном положении.

Не знаю, как долго я обманывал себя, исступленно настраивая механизм излучателя в надежде, что это временная неисправность и мне удастся все починить, если я смогу найти причину поломки. Однако все эти ухищрения результатов не принесли: устройство было исправно, но не выдавало нужной мощности. Я провел эксперимент, направляя лучи на мелкие предметы. Серебряная монета и платок растворялись и исчезали очень медленно, и я полагал, что они, должно быть, материализовались в нашем земном мире. Но, очевидно, излучаемая энергия была недостаточной для того, чтобы переместить человека.

В конце концов я сдался и бросил излучатель на землю. В приливе отчаяния я почувствовал необходимость физических действий, продолжительного движения, и тут же отправился исследовать странный мир, в который невольно заточил себя

Это был неземной мир — мир, который мог существовать до сотворения жизни. Волнистые бледные пятна пустошей лежали под тускло-серым небом, в котором не виделось ни луны, ни солнца, ни звезд, ни облаков, и откуда истекало неясное и рассеянное мерцание. Теней не было, потому что свет, казалось, исходил со всех сторон. В одних местах почва была покрыта серой пылью, в иных — серой вязкой слизью; а невысокие холмы, о которых я уже упоминал, походили на спины доисторических чудовищ, вздымающихся из первичного ила. Не было никаких признаков существования насекомых или животных, не было ни деревьев, ни трав, ни следов мха, лишайника или водорослей. Многие камни были хаотично разбросаны по пустоши, а их формы были такими, какие мог придумать лишь безумный демон, вздумавший подражать творению Бога. Свет был настолько тусклым, что все предметы терялись из виду на небольшом расстоянии; и я не мог сказать, насколько близко или далеко находится здесь горизонт.

Стараясь держаться одного направления, я, казалось, блуждал уже несколько часов. Даже компас, который я всегда ношу в кармане, и тот отказался здесь работать, отчего я пришел к выводу, что в этом новом мире не было магнитных полюсов.

Внезапно, обойдя груду огромных аморфных валунов, я набрел на скрюченное человеческое тело, лежащее на земле и, не веря своим глазам, увидел: это Хэлпин. Кровь все еще сочилась сквозь ткань его пальто, и кровавая лужа под ним была все так же мала, как и в момент, когда я только начал путешествие.

Однако я был уверен, что не блуждаю кругами, как это делают оказавшиеся в незнакомой местности люди. Как же я мог вернуться на место преступления? И этот вопрос едва не свел меня с ума, когда я, оценивая происходящее, с бешеной энергией двинулся в противоположном направлении от той точки, с которой начинал прогулку.

По сути сцена, которую я сейчас видел, во всем была идентична той, что находилась по другую сторону от трупа Хэлпина. Трудно было поверить, что низкие холмы, унылые равнины из ила и пыли и чудовищные валуны были не такими, как те, мимо которых я проходил до этого. Двигаясь вперед, я вытащил часы, дабы засечь время похода, но стрелки остановились в тот самый момент, когда я переместился из лаборатории в неизвестное пространство; не стали ходить часы и после того, как я осторожно завел их.

И вот, пройдя столь огромный путь, в течение которого я, к удивлению, не испытывал ни малейшей усталости, я вновь вернулся к телу, от которого старался уйти. Думаю, что тогда я на какое-то время потерял рассудок.

Теперь же, после того как прошло некоторое время — а может, и вечность: возможности вычислить это у меня не было, — я пишу карандашом этот отчет в своей записной книжке. Я пишу это, сидя рядом с трупом Эдгара Хэлпина, от которого не могу убежать, ибо десятки попыток пойти в разные стороны этого тусклого мира приводили к тому, что я вновь и вновь возвращался в исходную точку. Труп все еще свеж, и кровь не высохла. По-видимому, та величина, которую мы называем время, едва ли существует в этом мире, или, во всяком случае, ее действие серьезно нарушено; и большинство обычных сопутствующих времени факторов также здесь отсутствует, а само пространство имеет свойство всегда возвращаться к одной и той же точке. И те совершаемые мной произвольные движения можно рассматривать в качестве своеобразной временно́й последовательности; но по отношению к предметам, не обладающим свободной волей, ход времени здесь совершенно ничтожен или отсутствует вообще. Я не испытываю ни физической усталости, ни голода; но весь ужас моей ситуации невозможно передать человеческим языком; не найти ему название и в тех эпитетах, которыми умы древности описывали ад.

Закончив повествование, я переброшу записную книжку в обычный мир с помощью инфракрасного излучателя. Я бы никогда не подумал, что какая-то неясная потребность заставит меня сознаться в содеянном и написать о бедственном положении: человек я крайне необщительный. Помимо того, чтобы удовлетворить эту самую потребность, данный отчет писался как временная передышка перед тем безысходным безумием, которое вот-вот одолеет меня, и перед непроглядным ужасом лимба, на который я обрек себя у нетленного тела своей же жертвы.