DARKER

онлайн журнал ужасов и мистики

Владимир Чубуков «Ночь, пустырь»

Звездный луч — как соль на топоре.

О. Мандельштам

Здание стояло на отшибе. Ночь сжимала его в своих челюстях. Луна ртутным светом старалась отравить небо, и, кажется, ей это удалось: небо лежало трупом, и черная пена пузырилась на посиневших его губах.

Я шел сквозь темноту на огонек. По лицу моему ползали черви. В сознании, как всегда, чернела дыра в запредельную тьму.

Черви, кстати, не просто так по лицу ползают. Хоть в сознании моем — дыра, бездонная и жуткая, однако и человеческая ментальность тоже в нем присутствует, как бы последним отзвуком. Всякое мышление человеческое прочно ведь пришито к материальным условиям, к феноменам трехмерной вселенной, вот и во мне мышление опирается на конкретный материальный элемент или, лучше сказать, упирается в него, а именно — в червей. В червях концентрирую аспекты прежнего моего сознания, почти уже атрофированного.

Человеческое мышление — весьма противоречивая тварь, какой-то гадостный хамелеон, пугало, сшитое из лоскутов разнородных сущностей, часто враждебных друг другу. Поэтому, я считаю, ничто столь точно не представляет оное мышление в наглядном образе, как кишащее месиво трупных червей.

И вот, стало быть, ползали они по лицу моему, когда шел я к тому зданию — на свет.

Подошел и заглянул в окно…

Пользуясь случаем, скажу вам кое-что — вам, людям. Объясню, в чем суть наших с вами отношений.

Мы за вами наблюдаем. И не столько для того наблюдаем, чтобы напасть и сожрать, и крови напиться, хотя и об этом забывать нельзя, но, прежде всего, наблюдаем для того, чтобы наблюдать.

Само наше наблюдение нас насыщает. Эта пища неуловима, ее не взвесишь на весах, в нее не воткнешь палец, и контуры ее не обрисуешь. Наблюдение — питание высшего рода.

По законам даже вашей физики, наблюдение за объектами микрокосмоса, за какими-нибудь дрянными электронами, неизбежно меняет их траекторию, потому как невозможно ведь наблюдение без отражения фотонов от наблюдаемых объектов, а один-единственный фотон, только коснись он электрона, передаст ему достаточно энергии для непредсказуемого изменения траектории.

Ну а вы, люди, что суть, как не микрообъекты? В метафизическом отношении. Посему, когда мы, жители макрокосмоса смерти, нисходим и склоняемся в яму вашего микрокосмоса, то, конечно, само наше наблюдение за вами неизбежно будет вас менять.

Мы смотрим на вас, а вы трансформируетесь под нашими взглядами. Вот в чем суть.

Через окна, из темных углов, из щелей, из омутов тумана — незаметно подкравшись — смотрим.

Наши взгляды ненавязчиво подтачивают вас и всю жизнь вашу, как прибрежные волны годами и веками точат скалистые утесы, берега высокие, острова, континенты. Не скрыться вам от наших глаз, ибо вы живы, а мы мертвы. Иначе говоря, вы неповоротливы, заторможены, а мы легки, будто ветер, будто узоры светотеней. Вы слишком простая добыча для нашего алчного внимания. Как же это легко — заглянуть в жилье ваше, в спальню вашу, под вашу кожу, в самое нутро, в мозг, в разум, в душу.

Иногда вы чувствуете взгляды, за вами наблюдающие, но то лишь взгляды вам подобных или тех, кто на ступень выше вас, однако ниже нас. Наши взгляды вам чувствовать не дано. Кроме тех случаев, когда мы сами того желаем, когда таковы наши планы, и мы, действуя по плану, даем вам наше внимание ощутить.

Вот вы сейчас читаете мои откровения, буковки рассматриваете, а за вами-то наблюдают. Не я — так другой, такой же мертвый и внимательный. И не думайте, будто есть способ проверить — ведется ли наблюдение. Способа такого нет. И не было никогда. Наблюдение же — всегда было и будет.

Это я все мысленно разговариваю со своими червями, словно с людьми.

Приходится остатки человеческого сознания тренировать, чтобы лучше ориентироваться в трехмерном пространстве, вот и веду мысленные монологи с той публикой, что ползает по моему лицу. А чтобы не выпадать против воли из режима человеческого мышления, оформляю свой монолог ментальными рамками, форму ему придаю. В данном случае — обращаюсь к червям так, как писатель мог бы обращаться к своим читателям, которых он представляет себе в виде некой аморфной массы, напряженно ему внимающей.

Начал я пользоваться таким методом для оформления своих внутренних монологов после того, как высосал кровь из одного писателя средней руки, который все пытался, с помощью психотропных веществ и магических ритуалов, прорваться в наш мир. Я через кровь его инфицировался шаблонами писательского мышления. Теперь, бывает, что гляну на звезды в ночном небе, так невольно кажется мне, что эти звезды меня читают, а сам я под ними — только сгусток бродячего текста, нанизанный на сюжетный скелет.

Итак, я заглянул в окно. Прильнул и наблюдал.

Маслянистый свет, сквозь стекло испарявшийся, облепил мне лицо, и черви на нем задвигались более суетливо.

Обзор неудобный.

Обошел здание с другой стороны и заглянул в другое окно, пробитое в смежной стене. Теперь-то лучше видно.

Это была бытовка для рабочих. Тут неподалеку что-то начинали строить, а здесь, стало быть, рабочие сидели в перерывах. Два длинных стола, по две длинные лавки у каждого, несколько стульев, металлические шкафчики у стены, замызганный электрочайник, счеты для домино, респиратор на столе, прорезиненная перчатка без пары, окурки на полу, скорлупки от семечек. Один человек. Он сидел на лавке, локти на столе. Плотный и крепкий, настоящий боров, глубокие складки на мощной жирной шее, одет в темно-синюю робу с красной полосой поперек спины и груди.

Смотрел я в окно на этого борова человеческого, за столом сидящего. Смачная туша. Омерзительная до колик. Тем особо и смачная, что настолько мерзкая.

А на столе перед ним что-то странное лежало. Он взял это странное в руки, и тут я понял: кость.

От крупного животного, если только не от человека. Дочиста обглоданная.

И, словно собака, он начал ее грызть. С явным удовольствием. А ведь не для зубов человеческих такое кушанье.

Меня дрожь пробила, когда вдруг увидел то, что сразу должен был заметить, но упустил почему-то: сидящий и гложущий кость — не человек. Ангел.

Два ангельских крыла, полупрозрачно-дымчатые, были за спиной его, прорастали сквозь материю куртки. Видимо, ангел притворялся человеком, потому и не позволил мне заметить, но теперь решил показать свое естество. Похоже, почувствовал мое внимание, мой взгляд и тут же дал мне понять, кто передо мной сидит.

Вот черт! Не хватало только на ангела нарваться. Эти твари настолько редко появляются, что многие из наших даже отрицают само их существование. Мне ни разу не доводилось ангелов видеть, слышал о них только. И, честно говоря, не очень-то в их бытие верил. Ну, то есть теоретически-то верил, а вот эмпирической убежденности не имел.

Не к добру эта встреча, не к добру.

Я завороженно смотрел на то, как ангел грызет голую кость. Урчит, словно крупная псина. Скрежет зубов и хруст. Это было так противоестественно, что я не мог оторваться от странного зрелища.

Насколько я знаю, ангелы — существа утонченно духовные, их материя — это чистая мысль, космически-невесомая. В пище они, конечно, не нуждаются. Хотя могут и поедать предложенное им угощение, точнее, делать вид, что поедают, просто аннигилируя вещество, которого касаются устами. Но по-собачьи кости грызть — это уж как-то слишком для ангелов нелепо. Зачем? К чему? Что-то здесь не так.

Отошел я от окна в темноту. Постоял, чувствуя, как тревога наползает, словно с меня медленно сдирают кожу.

Надо убираться отсюда подальше. Из нутра поднимался гадостный какой-то зуд, и я не сразу понял, что этот зуд — ужас.

Мы, упыри, не испытываем страха, потому что внутри смерти, где обитаем, страха нет. Там только ужас, и в нем тонет всякий страх и растворяется, как металл в серной кислоте. И сам ужас для нас настолько привычен, что, в общем-то, и неощутим. Поэтому если мы, на фоне всегдашнего ужаса нашего, начинаем ощущать ужасное, то указывает это на какую-то исключительную кошмарность, которая, будто слон, давит нас чудовищной своей ногой, одновременно воспламеняя наше сознание чадящим пламенем.

Торопливо заковылял я прочь в глупой надежде, что расстояние угасит этот мучительный огонь, облизывающий меня.

Нырять в смерть, уходя от ангела — нелепость. Именно в смерти, как уверяли старые упыри, ангел чувствует себя будто рыба в воде. Как акула, от которой спасаясь не в воду надо нырять, а напротив — на сушу выпрыгивать. Удаляться от него в трехмерном пространстве — не знаю, может, тоже бессмысленно, а может, и нет. Я же говорю, прежде с ангелами не сталкивался.

Черви ползали по лицу моему с какой-то особенной панической обреченностью. Куда я шел? И сам не знал. Куда-то во тьму. Главное, убраться подальше от этого строения и от сидящего в нем ангела, невыносимого своей непонятностью и поэтому крайне опасного. Ангелы и так опаснейшие твари, если верить всему, что про них говорят, но тут опасность росла пропорционально степени абсурдности ангельского поведения. Кости грызть — надо же!

Отойдя достаточно далеко, я остановился и прислушался.

Над огромным пустырем, залитым черным киселем тьмы, ползал воздух, слепо шевеля струями своими, будто щупальцами.

Одно щупальце обвилось вокруг одной моей ноги, другое — вокруг другой, третье щекотало мне шею. И ясно понял я, что где-то на другом конце одного из щупалец этих — он. Жуткая фигура в синей робе, с призрачными ломтями крыльев за спиной, с божественным безумием на лице. Зубы его продолжали хрустеть осколками кости. Я слышал этот далекий хруст; отголосок мушкой влетел мне в ухо и звенел в руинах мозга.

Кошмарный ангел вышел на порог и всматривался, внюхивался во тьму и даже — скажем так — вмысливался в нее. Все это кожей ощутил я на расстоянии. И оцепенел на месте, сливаясь с ночью, с пустотой. Не должна мысль ангельская нащупать меня своим радаром, нет, не должна…

Меня нет! Нет! Нет!

Я прозрачен и пуст. Я контур небытия, не более. Я не мыслю, следовательно, не существую. И даже не мыслю о том самом, что у меня отсутствует мышление. Ухожу в нуль. Меня засасывает в математическую точку.

Кажется, пронесло. Кажется, теперь можно выскользнуть из оцепенения, выползти из норы небытия.

Черви на моем лице ожили, зашевелились.

Хрустнула какая-то дрянь. Я прислушался. Когда хруст повторился, понял: это ангельские зубы дожевывают осколок кости.

Ноги сами понесли меня прочь.

Шел, спотыкался, дергался на ходу. От спешки координация движений нарушалась. Один глаз смотрел прямо во тьму, хотя и видеть-то в ней нечего, а другой, искривив траекторию своего взгляда, загнув ее вокруг головы, протягивал зрение назад, так что я уж и плохо понимал, куда иду на самом деле: вперед ли, назад ли?

Благодаря искривленному взгляду, разглядел я ангела, вслед за мной идущего. Исходило от него мертвенное сияние с легкими конвульсиями, как при перепадах напряжения электрической сети. Дрожащие тени плясали, ломаясь, на широком лице. В глазах леденела такая жестокость, что мне — мне-то, упырю, который всего повидал! — стало не по себе.

Один старый упырь, бывший магистр богословия, говаривал, что нет ничего более жестокого, чем Правда Божия. Так называл он одну из энергий, свойственных божественной сущности, худшую из всех. Старик, об этой Правде размышляя, до умопомрачения доходил, которое обычно перерастало у него в бешенство с галлюцинациями, и в них он прозревал картины Страшного Суда. Только младенческой кровью можно было в такие моменты его успокоить. Наберешь полный рот крови, прыснешь ему в лицо, и старик начинает в себя приходить. Он-то, припомнилось мне, как раз и говорил, что в ангелах Правда Божия каким-то образом аккумулируется. Вот, значит, откуда в глазах ангельских такая беспредельная жестокость.

Ангел шел, и крылья его тяжело процарапывали остриями землю. Призрачные крылья, казалось, оплотянели, окостенели, превратились в два здоровенных лезвия, по типу лезвий секиры или топора. Взмахом такого крыла только телеграфные столбы срубать.

«Чур! Чур меня!» — совсем уж полоумно забормотал я, ускоряя шаг.

Ангел грузно шагал где-то за моей спиной.

По пути попалась тайная дверь, полуявно в пространстве проступившая, вела она в колдовской туннель. Мы, упыри, часто такими ходами пользуемся. Сами-то мы туннелей не устраиваем: их колдуны варганят для своих надобностей, изгрызая подпространство, будто черви — зрелое яблоко. А нашему брату колдуны всегда позволяют своими ходами шнырять. Нырнешь, бывало, в туннель на одном конце мира — и поминай как звали, вынырнешь в другом полушарии, а то и вовсе на чужой планете. Но этот туннель был для меня закрыт. Колдун, похоже, как-то пронюхал о происходящем и, опасаясь связываться с ангелом, решил лучше не помогать его жертве. Скотина и мерзавец! Обязательно потом найду его и распотрошу.

Впрочем, будет ли у меня «потом» — это еще вопрос.

Увлекшись бегством от ангела, в спешке не сообразил: глаза ведь мои в разные стороны смотрели, вперед и назад, видел я две перспективы одновременно, ту и эту, а двигался… казалось мне, что в одну сторону движусь, вперед, прочь от ангела, тогда как в действительности шел я назад, прямо к этой жуткой небесной твари.

Тогда только и опомнился, когда встал перед ним, а он — передо мной.

Стою, парализованный каким-то неведомым доселе ужасом, и его противоестественный привкус едко клокочет в моей глотке. Красная полоса на ангельской куртке пылает, будто тонкий поток лавы, опоясавший ангела по груди. Взгляд леденящим лучом освещает меня, и черви, оцепенев, падают с лица моего. «Как смоковница роняет незрелые смоквы свои» — вспомнилось откуда-то, из человеческой жизни, похоже.

Ноги подкашиваются, падаю на колени.

Ну уж нет! На коленях стоять ни перед кем не буду! Но подняться не могу.

О боги, неведомые боги смерти, если есть вы, помогите мне!

Я, кажется, молюсь от ужаса, меня захлестнувшего. Никогда ведь не молился. Ни при жизни, ни после смерти.

О неведомые боги, будьте ж вы прокляты, когда оставите меня наедине с этим чудовищем. Прокляты, прокляты!

Мы, упыри, мертвы и смерти не боимся. Осиновый кол в сердце — это сказки. У нас-то, в сущности, не сердца, а маленькие чудовищные твари, симбионты, в нас поселившиеся после смерти. Мы об их природе особо не задумываемся, но, вроде бы, это сама смерть внедряет в нас свои воплощения. Как выразился один упырь, бывший знаменитый поэт, смерть вставляет в нас свои драгоценные камни, как в перстни, что носит на пальцах своих бесчисленных рук. В такое сердце только вонзи кол, так оно тут же сожрет его и растворит в кислоте небытия.

Серебряные пули — тоже вот еще фантазия. Никогда драгоценные металлы не помогали людишкам — только погибели способствовали, к пропасти толкали, к злобе и безумию.

Нас, мертвых, ничто убить не может; смерть — она ведь воздух наших легких.

Но сейчас ужас захватил меня в свою дикую пасть, начал пережевывать. Понял я, глядя в эти ледяные ангельские глаза, что есть нечто страшнее самой смерти, страшнее гибели, нечто, известное ангелам, но неведомое нам.

Да, знал я, что некоторые упыри внезапно исчезали без следа, и никто из наших понять не смог — куда. Поговаривали, что, дескать, существует где-то в глубинах смерти неведомый бог упырей, даже и старейшими упырями не познанный; он-то и забирает избранных, крадет их, как вор, утаскивает в глубины. Только мало кто из наших верит в такого бога. Я лично не верил никогда.

Один древний упырь — знавал его — перед тем как пропасть, говорил, что временами его охватывает какой-то ужас, наползает припадками, потом отпускает, и посреди припадков мерещится ему что-то невыразимо кошмарное, оно подстерегает его, словно бы за каким-то углом. Я думал, старик чадит бредом от накопившегося за долгие века естественного безумия, которому все упыри подвержены в той или иной мере, но теперь и сам ощутил ужас — такой, от которого хочется зарываться в землю, зубами прогрызая путь до самого ядра земного, хочется выть, скулить и — черт возьми! — даже молиться. Вот это самое мерзкое — что мне молиться хочется, самое постыдно-унизительное, самое невыносимое.

Когда шагнул ко мне ангел, навис надо мною, и крылья за его спиной железобетонно шевельнулись, явственно понял я, будто глотнул знания, как теплой крови, ощутив плотность и вкус напитка: есть оно, есть! — то самое, что страшнее смерти, страшнее загробного ужаса, страшнее самых жутких потусторонних прозрений, и оно вот-вот пожрет меня, затянет в свою необъяснимую глотку, где бесследно пропали уже многие, где пропаду и я, где нет и не будет никакой надежды на…

Комментариев: 1 RSS

Оставьте комментарий!
  • Анон
  • Юзер

Войдите на сайт, если Вы уже зарегистрированы, или пройдите регистрацию-подписку на "DARKER", чтобы оставлять комментарии без модерации.

Вы можете войти под своим логином или зарегистрироваться на сайте.

(обязательно)

  • 1 Нильс Кот 05-02-2020 17:36

    Ещё один годный выход в некрокосм Чубукова. Необязательный, но нужный.

    Пресловутая четвёртая стена, оказавшаяся крышкой гроба, чуть заметно приподнимается.

    Скрип. Скри-и-ип.

    Учитываю...