Признанный гений философского хоррора. Лауреат множества литературных премий. Живой классик, сопоставляемый с самими По и Лавкрафтом. Все это — Томас Лиготти, у которого в марте состоится первая большая публикация на русском языке: сразу два его сборника, «Песни мертвого сновидца» и «Тератограф», выходят под одной обложкой. По этому случаю писатель дал первое эксклюзивное интервью русскоязычному изданию. И как вы уже догадались, этим изданием оказался DARKER!

Добрый день, Томас! Прежде всего позвольте поздравить вас от лица редакции DARKER и всех русскоязычных поклонников хоррора с выходом первой авторской книги на русском языке [На момент публикации интервью книга не успела поступить в продажу — прим. авт.].

Большое спасибо! В США говорят: «Если вы преуспеете в Нью-Йорке, то преуспеете где угодно». А я говорю то же самое о России.

Давайте начнем нашу беседу с того, что вы пишете тончайший интеллектуальный и философский хоррор, который труден для восприятия неподготовленным читателем. Поэтому расскажите, если бы вы захотели сделать знакомство такого читателя с вашим творчеством максимально приятным, что бы вы ему сказали? Например, тому, кто впервые возьмет в руки изданный «АСТ» том «Песни мертвого сновидца. Тератограф».

В каждый из сборников включены рассказы от максимально доступных — таких как «Проказник» в «Песнях мертвого сновидца» и «Последний пир Арлекина» в «Тератографе» — до более замысловатых, которые идут в своих томах последними.

Российским читателям я бы сказал, что им должно быть легче осилить большинство вирдовых историй, если они знакомы с такими авторами, как Гоголь и символисты XIX века, поэты и прозаики из вашей страны, как то: Брюсов, Бальмонт, Анненский, и особенно — с пессимистическими романами Сологуба и рассказами Андреева. Самые ранние мои работы были написаны под сильным влиянием русского и американского писателя Набокова. Я изучал всех этих авторов, но больше всего мне нравится сочетание юмора и кошмара у Гоголя, присутствующее в повестях «Нос», «Шинель» и «Записки сумасшедшего».

Сборники изданы одним томом, и это случается не впервые: таким же образом они объединены и, например, в некоторых англоязычных изданиях. Почему так? Только ли общность времени написания и относительно небольшой объем заставляют издателей так делать? Или же можно провести какие-либо параллели в их концепции?

В эти первые два сборника включены некоторые из моих лучших работ, а издатель, без сомнения, хотел представить их читателям в достаточном количестве.

Издания двух сборников под одной обложкой в исполнении Penguin Group USA (2015) и «АСТ» (2018).

Публикация «Песен мертвого сновидца» и «Тератографа» — первая у вас на русском языке. До этого в бумаге выходили только рассказы в антологиях Стивена Джонса, Эллен Датлоу и других составителей, всего более десятка. А знаете ли вы, как дела обстоят в других странах? На сколько языков переведены ваши работы? Следите ли вообще за зарубежными публикациями?

Единственный иностранный язык, на котором я могу читать, и то не слишком хорошо, это французский. Когда же мои рассказы переводят на другие языки, я обычно интересуюсь у издателей и читателей насчет качества переводов.

На данный момент мои сборники переведены на французский, итальянский, немецкий, испанский, шведский, греческий и сербский, а теперь еще и русский. И конечно, как вы указали, отдельные рассказы появлялись в антологиях — они выходили примерно на двадцати языках.

Ваша биография гласит, что на первоначальном этапе карьеры вы настолько тщательно скрывали информацию о себе, что ходили даже слухи, будто Томас Лиготти — это псевдоним какого-то другого известного автора. Но затем вы их развеяли. Что тогда повлияло на решение раскрыться и легко ли оно далось?

Слухи о том, что меня не существует, а мои работы принадлежат другому автору или авторам, распространялись в шутку одним моим озорным другом, тогда как я всегда старался вносить ясность. Тем не менее такие слухи действительно ходили. Я же без проблем их развеивал. Может показаться, что я стараюсь быть загадочным, но на самом деле нет. При этом я, пожалуй, более странный и необычный человек, чем большинство писателей хоррора, да и вообще большинство писателей. Как известно тем, кто читал мои интервью, я почти всю жизнь страдал от различных эмоциональных расстройств, включая тревожные расстройства и биполярные депрессии, ангедонию. Некоторые читатели не желают слушать, когда я рассказываю об этих состояниях, но они важны для моего видения мира в целом и хоррор-рассказов в частности. Эта сторона моей личности лучше всего отражена в моей документальной книге «Заговор против человеческой расы», а также в моих интервью.

Ряд критиков традиционно ставит вас в один ряд с такими виднейшими классиками литературы ужасов и мастерами рассказа, как Эдгар Аллан По и Говард Филлипс Лавкрафт. Как вы относитесь к такой точке зрения?

Как и многие писатели, в начале карьеры я был уверен в своем таланте и стремился к похожим стандартам и стилю Лавкрафта и По. Сравнения с ними были почти неизбежны. А то, насколько меня можно поставить с ними в один ряд, естественно, подлежит суждению моих читателей.

А какие произведения По и Лавкрафта у вас любимые?

Больше всех я люблю такие ранние рассказы Лавкрафта, как «Музыка Эриха Цанна» и «Праздник», хотя очень ценю и более поздние работы, особенно «Цвет из иных миров».

Что же касается По, я питаю особую любовь к его стихам и статьям, равно как и к главным произведениям, прежде всего к «Падению дома Ашеров», которое использовал как модель для подражания в собственном творчестве. Также мне нравятся его более глубокомысленные работы, например, «Человек толпы». По был невероятно проницательным наблюдателем человеческой жизни в ее темнейших аспектах и не отказывался выражать свое понимание природы жизни, зачастую с точки зрения психически неуравновешенного рассказчика, как в начале «Береники»: «Несчастье многогранно. Многолико земное горе» [Перевод Ирины Гуровой — прим. авт.].

Это мнение позже появляется в рассказе Лавкрафта «Некоторые факты о покойном Артуре Джермине и его семье», который начинается словами: «Жизнь отвратительна и ужасна сама по себе, и, тем не менее, на фоне наших скромных познаний о ней проступают порою такие дьявольские оттенки истины, что она кажется после этого отвратительней и ужасней во сто крат. Наука, увечащая наше сознание своими поразительными открытиями, возможно, станет скоро последним экспериментатором над особями рода человеческого — если мы сохранимся в качестве таковых, ибо мозг простого смертного вряд ли будет способен вынести изрыгаемые из тайников жизни бесконечные запасы дотоле неведомых ужасов» [Перевод Евгения Мусихина — прим. авт.]. Позднее он шире раскрыл это мнение в начале «Зова Ктулху».

Действие многих ваших работ так или иначе связано со снами, и вы не раз признавались, что это во многом обусловлено кошмарами, которые вы испытывали сами. Насколько точно сны попадают на страницы произведений? Есть ли среди рассказов такие, которые можно назвать пересказами этих кошмаров, или вам всегда приходится додумывать возникшие во сне идеи?

Некоторые из моих рассказов были вдохновлены снами, и те частично попали на страницы в том же виде, в каком я эти сны запомнил. Конечно, сны — штука бредовая, и чтобы написать рассказ, я должен создать ощущение, что помимо распознаваемого сюжета они имеют какое-то тематическое значение, чего сны, к сожалению, никогда не предоставляли ни мне, ни какому-либо другому известному мне писателю. Среди некоторых примечательных примеров таких рассказов, написанных по снам, — «Коконы» в «Тератографе» и «Бунгало» (The Bungalow House) из сборника «Театр гротеска» (Teatro Grottesco).

Итальянское и польское издания сборника «Театр гротеска».

В обоих ваших рассказах, опубликованных в DARKER, — «Бледном клоуне» и «Сне манекена» — фигурируют так называемые искусственные люди. Марионетки, куклы, манекены часто становятся источником ужаса. Вы действительно считаете их самым страшным, что может ввергать читателя в ужас и порождать кошмары, или причина в другом?

Не думаю, что марионетки — самое страшное на свете. Как по мне, самое страшное — это быть живым. Кто бы что ни говорил, мне кажется, будто мы эволюционировали как марионетки неведомых, более значительных сил, которые нами управляют. Мы — марионетки, приведенные к жизни из мирного небытия. На первый план мы ставим выживание, и это определяет все наши действия. Вы хотите все время быть счастливыми, но не можете. Хотите жить вечно, но не можете. Будь мы честны, поняли бы, помимо прочих страшных истин, что жизнь вовсе не так ценна. Мы — расходуемые детали, точно как марионетки. И мы не можем с этим ничего поделать, кроме как тем или иным способом себя израсходовать. Раньше я питал большой интерес к буддизму, мне нравился его пессимистичный взгляд на жизнь, направленный на то, чтобы отринуть себя или, по крайней мере, свое эго. К сожалению, простым усилием этого не достичь. У некоторых это выходит случайным образом. Как бы то ни было, обычно это не длится долго — как действие ЛСД или пейота. Как только вы приходите в себя (или в то, чем, по-вашему, являетесь), вы возвращаетесь к пыточной машине, которая прокручивает колесо жизни. Вы не можете жить не страдая, и это имеет ключевое значение для продолжения нас как отдельных личностей и как вида. Тем не менее мы можем проживать свои жизни практически без успокоения или удовольствия, как именуются некоторые жизненные опыты. Кого-то эта действительность приводит к самоубийству. Почти половина смертей от огнестрельного ранения — это результат самоубийства. Но есть и много других способов, которыми наименее удачливые из нас кончают с собой. Как только вы понимаете, что можете чувствовать себя настолько плохо, что хотите убить себя, значит, вы осознали суть существования. И это самое важное знание, что только существует. Но люди, хорошо это или плохо, делают все, что в их силах, чтобы его забыть, как только кризис пройдет. Я же воображаю, что мы все можем быть избавлены от этого знания и того, что к нему ведет, и тогда власти и эволюционное давление позволят нам закончить эту жизнь, кишащую материалом для хоррора, с мирным легким чувством, будто она нам нужна. До тех пор большинство из нас может находить эскапистское удовольствие в книгах, сериалах и фильмах, которые по своей сути никому не вредят и многим только помогают.

Ваши произведения пронизаны чувством тщеты бытия на протяжении десятилетий. Менялось ли ваше мнение на этот счет со временем?

Нет, нисколько. Сверх того — чем старше становлюсь, тем больше нахожу подтверждений моему мрачному мировоззрению.

В «Заговоре против человеческой расы» (The Conspiracy Against the Human Race: A Contrivance of Horror) вы подробно раскрыли свои взгляды, углубились в философию пессимизма и антинатализма. Едва ли мы когда-либо сможем прочитать эту книгу на русском языке, но все же нам интересно, какова была ее основная цель: объясниться, склонить читателя на свою сторону, оставить свой след в философской литературе?

Последнее, чего я хотел, работая над «Заговором…», так это написать философскую книгу. Я хотел задокументировать все, что думаю о жизни, и объяснить, почему у меня такое пессимистичное мировоззрение. Это настоящая книга-исповедь. Кроме того, я стремился написать книгу, которая воодушевила бы тех читателей, которые уже думали и ощущали по поводу жизни в этом ужасном мире то же, что и я.

Известно, что сценарист «Настоящего детектива» Ник Пиццолатто, создавая образ Раста Коула, вдохновлялся в том числе вашим «Заговором…». Образ получился достаточно успешным и обрел некоторую популярность в массах. Ощущаете ли вы какую-либо причастность к популяризации своего мировоззрения благодаря этому? И как вообще относитесь к сериалу и герою Мэттью Макконахи?

Я бы предпочел оставить свое мнение о телесериале при себе.

В чем состоит ваша писательская миссия?

В той мере, насколько она у меня есть, я вижу ее такой же, какая была у моих любимых писателей, в числе которых Хорхе Луис Борхес, Владимир Набоков, Бруно Шульц, Уильям Берроуз, По, Лавкрафт и многие другие. Их миссия, на мой взгляд, состояла в том, чтобы заставить читателей видеть мир таким, каким видели они, причем делать это в развлекательной манере.

Музыкальный вопрос. В 1990-х и 2000-х вы сотрудничали с группой Current 93 — начитывали текст для ряда альбомов и даже сыграли на гитаре. Расскажите, насколько вы остались довольны результатом? Нет ли у вас новых музыкальных планов на будущее?

Для меня было честью работать с Дэвидом Тибетом и Current 93. Дэвид тогда записал и выпустил некоторые из моих лучших работ, причем кое-где определенный вклад внес и я сам.

Я хотел бы сделать что-нибудь подобное в будущем, особенно со стихотворениями «Этот вырожденный городок» (This Degenerate Little Town) и «У меня для этого мира есть особый план» (I Have a Special Plan for This World).

Иллюстрация к стихотворению «Этот вырожденный городок» (This Degenerate Little Town).

Недавно DARKER подводил итоги года, в частности, в кино. Среди лучших фильмов были названы «Оно», «Сплит», «Прочь»… А на ваш взгляд, какие хорроры 2017-го были лучшими?

Я смотрю мало хоррора и не слежу за новинками. На мой взгляд, кино в целом — порочное удовольствие. Самые новые фильмы ужасов, которые меня восхитили, это «Синистер», «Заклятие» и «Хижина в лесу».

В 2015 году вы написали напутствие к нашей антологии «Самая страшная книга 2016». Если помните, она была составлена по результатам голосования читательской таргет-группы, и вы тогда сказали: «Иногда кажется, что в жанре ужасов закончились свежие идеи». Нам было очень приятно, когда вы сочли, что наша антология доказывает обратное! А попадались ли вам в последнее время другие примеры в хорроре, которые вы назвали бы новаторскими?

Я не слишком часто читаю ужасы и не прикасался к ним уже не одно десятилетие. Если бы в жанре появился новый автор уровня Рэмси Кэмпбелла или Т. Э. Д. Клайна, я бы его почитал. Знаю, сейчас есть множество превосходных авторов ужасов и мистики. Однако я не нахожу в них большого интереса для себя, особенно по причине того, что они заостряют внимание на человеческих отношениях в ущерб выражению собственных взглядов на жизнь, как это было у более ранних писателей, таких как Артур Мейчен, Элджернон Блэквуд и, конечно, По и Лавкрафт.

А каким вы видите будущее культуры в целом? Если, конечно, видите.

Я никогда особо не задумывался о состоянии культуры. Должен признаться, я весьма замкнутый в себе человек, проявляющий к окружающему миру лишь слабый интерес. Тем не менее существует ряд глубоких вопросов, которые меня волнуют. Они по большей части были отражены в таких литературных течениях, как декадентство и символизм конца XIX века, а также в культуре отдельных эпох, когда возникла философия пессимизма.

К тому же я достиг совершеннолетия в конце 1960-х и следил за драматическими изменениями в культуре, которые протекали в то время и большинство из которых теперь забыты или отвергнуты. Хотя молодому поколению того периода было чего стыдиться, я весьма восхищен либеральными идеями, переживавшими тогда расцвет, особенно в отношении неприятия какой бы то ни было власти. Быть против правящего класса общества в любой период истории — пожалуй, самая достойная позиция, какую способен принять человек в этой жизни.

И более традиционный и конкретный вопрос о будущем. Над чем вы работаете сейчас и чего поклонникам вашего творчества стоит ожидать в ближайшее время?

У меня никогда не было определенных планов, и как писатель я никогда не обременял себя какими-либо обязательствами. Я не считаю себя профессиональным автором или даже творческим человеком. Я начал писать при таких жизненных обстоятельствах, которые невозможно было предвидеть. Они были в значительной мере связаны с эмоциональными срывами, которые у меня случались, когда я был подростком. Не будь их, я, вероятно, никогда и не начал бы серьезно читать и писать. Как бы то ни было, я был близок к жизни наркозависимого. Мне просто не было интересно создавать что-то свое. Но психическое заболевание все изменило. Может, это вариант не для всех, но у меня вышло именно так. Вместо того, чтобы принимать наркотики, избегая ужасов жизни, я нашел убежище в литературе. Эти два метода отвлечения от груза жизни на самом деле очень схожи. Полагаю, мне повезло, по крайней мере, настолько, насколько кому-либо может повезти в жизни.

Спасибо за беседу, Томас! И, конечно, спасибо за время, уделенное нашим вопросам.

Всегда пожалуйста.

В интервью использованы вопросы Василия Рузакова и Сергея Корнеева, в оформлении — работы Сергея Крикуна.

Русская библиография Томаса Лиготти

• «Эта тень, эта тьма» (рассказ; в антологии «999. Число зверя», сост. Эл Саррантонио, АСТ, 2000; Эксмо, Домино, 2005; Эксмо, Домино, 2009)
• «На языке мертвых» (рассказ; в антологии «На языке мертвых», сост. Леонид Зданович, Рипол Классик, 2001)
• «Чистота» (рассказ; в антологии «Лучшее за год 2005: Мистика. Магический реализм. Фэнтези», сост. Эллен Датлоу, Келли Линк, Гевин Грант, Азбука-классика, 2005)
• «Беседы на мертвом языке» (рассказ; ранее издавался под названием «На языке мертвых»; в альманахе «Митин журнал» № 62, 2005)
• «Осеннее» (рассказ; в альманахе «Митин журнал» № 62, 2005)
• «Медуза» (в антологии «Монстры», сост. Стивен Джонс, Фантастика, 2009)
• «Странный замысел мастера Риньоло» (рассказ; в антологии «Ужасы. Замкнутый круг», сост. Рэмси Кэмпбелл, Стивен Джонс, Азбука, Азбука-Аттикус, 2011)
• «Последний пир Арлекина» (рассказ; в антологии «Ужасы. Последний пир Арлекина», сост. Рэмси Кэмпбелл, Стивен Джонс, Азбука, Азбука-Аттикус, 2011)
• «Сердце графа Дракулы, потомка Аттилы, Бича Божьего» (рассказ; в антологии «Дракула», сост. Стивен Джонс, Азбука, Азбука-Аттикус, 2012)
• «Вастариен» (рассказ; в антологии «Новый круг Лавкрафта», сост. Роберт Прайс, Эксмо, 2013)
• «Заметки о том, как писать “хоррор”» (рассказ; в антологии «Дети Эдгара По», сост. Питер Страуб, Эксмо, 2013)
• «Сон манекена» (рассказ; онлайн-журнал DARKER, май 2014)
• «Бледный клоун» (рассказ; онлайн-журнал DARKER, октябрь 2014)
• «Церковь бога-идиота» (рассказ; в антологии «Монстры Лавкрафта», сост. Эллен Датлоу, Э, 2016)
• «Большое празднество масок» (рассказ; в антологии «Новый круг Лавкрафта», сост. Эллен Датлоу, Э, 2016)
• «Песни мертвого сновидца. Тератограф» (сборники рассказов «Песни мертвого сновидца» и «Тератограф: его жизнь и творчество»; АСТ, 2018)